Слушая Юрку, Сергей искоса, чтобы дотошный приятель не заметил его полного равнодушия к излагаемой теме, продолжал неотрывно смотреть в сторону Наташи. Он давно уже с ревнивым неудовольствием наблюдал, как в группе девочек обосновался самовлюбленно-манерный типчик Вадим. Сергей никак не мог понять, что в этом надуто-глуповатом парне так прельщает особ женского пола. По крайней мере, он сам неоднократно слышал, как учительницы при виде Вадима с явным удовольствием замечали: «Хорош мальчик! Прямо записной красавец!..».

Многие девочки млели от счастья, когда этот высокий жгучий брюнет, с заметно пробившимися тонкими нитками усиков обращал на кого-либо из них свой томный, под черными дугами сошедшихся к переносице бровей, взгляд. Его пунцовые щеки, покрытые плотным пушком, выглядели в глазах Сергея чуть ли не обезьяньим атавизмом. Откуда ему было знать, что именно этот атавизм в совокупности с остальными, вполне развитыми мужскими достоинствами, и привлекали девочек, как мух на мед.

Вадим ясно сознавал свое превосходство над парнями-одноклассниками. И потому в общении с девочками пользовался отпущенной ему природой привлекательной оболочкой без всякого смущения. Они представлялись ему лишь в качестве зеркала для самолюбования. Он твердо усвоил несколько нехитрых ухажерских приемов, обращаясь с ними с уверенностью петуха-кочета. Вот и сейчас Сергей не мог без иронии смотреть, как Вадим, приподняв подбородок, с некоторым прищуром осматривает идущих рядом одноклассниц. Его иронично опущенный уголок губ будто говорил им всем: «Да я только пальцем шевельну, и любая будет моя…».

Но Сергей знал точно, что сейчас надо было этому дебилу в их компании. Все изрекаемые им примитивы преследовали только одну цель ─ завлечь в свои сети и обольстить упрямую красавицу Миленскую. Несмотря на многократные попытки сломить ее упрямое нежелание встречаться с ним, она игнорировала все его мужское обаяние. Вадима чрезвычайно это раздражало. Наташа вела себя с ним так, будто перед ней стоял не парень с обложки модного журнала, а некое малоинтересное и невзрачное существо.

В то время как Вадим что-то с жаром говорил ей, Наташа то рассеянно разглядывала сорванный желтый цветок, то поднимала к небу свою головку и чему-то улыбалась. И вдруг Сергей увидел, как она, опуская голову, повернула ее и искоса бросила на него свой загадочно-колдовской взгляд. Сергея мгновенно прошиб жаркий пот. Он понял, что этот взгляд не был случайным. Его сердце мгновенно переполнилось восторженно-ликующей мелодией. Ему захотелось петь, орать во весь голос и совершить нечто небывалое!..

– …но это только пока прикидки основных положений. Мне бы как-нибудь урвать возможность поработать на «вычислялке». Как думаешь, на заводе можно договориться с кем-нибудь присоседиться на пару часиков? У них есть мощнейшая ЭВМ…

Сергей, слушая Юркину тираду, совершенно не понимал смысла произносимых им слов. Придя в себя от невероятного открытия, Сергей на всякий случай кивнул головой и поддакнул:

– Конечно, дам! Списывай хоть сейчас!

Юрка внимательно посмотрел на приятеля и кисло усмехнулся:

– М-да! Пропал человек! Какие люди гибнут, и из-за чего!..

Прочитать письмо матери, как он намеревался сделать сразу же после прилета, Сухонцеву не удалось. В аэропорту его уже ждала машина. Последующие сутки сплошной авральной работы довели его до состояния прострации. Оказавшись в гостинице, Сергей Дмитриевич, пересилив полуобморочное состояние, сделал несколько глотков холодного кофе. Едва сняв обувь и пиджак, он рухнул без сил на диван и провалился в глубокий, без сновидений сон.

Проснулся он от какого-то неясного, непривычного ощущения ласково-теплого прикосновения, будто кто-то нежно и трепетно прикоснулся к его щеке ладонью, да так и не отнял ее: «Мама…». Сергей Дмитриевич, не открывая глаз, боясь спугнуть эту оплеснувшую сердце волну тепла и любви, лежал тихо и недвижно. Он, материалист до мозга костей, сейчас истово верил, что бесконечно дорогое ему существо сидит рядом с ним на диване, смотрит на него, прикасаясь к его лицу своей рукой. Он был готов верить в Спасителя и во все чудеса, лишь бы то, что он только что ощущал и принимал за сон, оказалось бы явью, реальностью. Он не хотел открывать глаза, повлажневшие от нечаянной слезы…

Сергей Дмитриевич вздохнул и повернул голову к окну. Пробившийся сквозь серую пелену облаков солнечный луч уже соскользнул с его лица, унося с собой нечаянное тепло. В этом, задавленном зимними снегами и непогодой, северном краю такое пробуждение было редкостью. Сергей Дмитриевич смотрел на таявшее за облаками неяркое солнечное пятно и с грустью думал о ничтожности и мимолетности человеческого существования. Будь в этом существовании хоть малая капля чуда, жизнь бы имела тогда и смысл, и желание продлить ее. «Ах, мама! Уж кому сейчас об этом знать больше, чем тебе!..».

Сухонцев встал. Надев тапки, прошел в ванную комнату. Принимая душ, сбривая двухдневную щетину с лица, чистя прекрасно сохранившиеся зубы, все это время он не переставал думать о случившемся этим утром чудесном знамении. Понимая всю иллюзорность своих предположений, Сергей Дмитриевич никак не хотел расставаться с этим ощущением. Он хотел, чтобы, вопреки здравому смыслу, явление матери было материальным воплощением.

Телефонный звонок оборвал его размышления. Один из его замов сообщил, что необходимую аппаратуру на полигоне установят к двенадцати часам. Сухонцев с невольным удовлетворением воспринял это известие. Он опять подумал о какой-то силе, не позволившей ему немедленно погрузиться в водоворот дел. Он не хотел расставаться с пережитым чувством, хоть и мистического, но такого реального присутствия матери. Усевшись за стол, Сергей Дмитриевич раскрыл ноутбук.

Письмо матери он почему-то долго не мог найти. Вместо него ему все время попадался файл с текстом чужого письма. Сергей Дмитриевич было подумал, что вообще не отсканировал письмо матери, но тут же отбросил эту мысль. Он вспомнил, что оно находиться в папке с остальными ее письмами, которые он получал через интернет, когда бывал в командировках. Он решил дочитать письмо:

«…Наверное, Господь уберег меня от искушения преждевременно посвятить Вас в тайну, соединившую меня с Вашей семьей крепче кровного родства. Так получилось, что все самые значимые моменты моей жизни были связаны с Вашим отцом, Захаром Афанасьевичем и Вашим мужем, Дмитрием Павловичем. Много раз я порывался приехать к Вам и рассказать все, что знаю о самых близких Вам людях. Но мой жизненный опыт и время, в которое мы живем, каждый раз останавливали меня. То, что испытали я и Дмитрий Павлович, не должно было коснуться Вашей семьи.

Но теперь, когда моя жизнь на исходе, и время изменило отношения между людьми, я смогу открыть свои тайны. Что касаемо Вашего мужа, Дмитрия Павловича, то в то время было не только неуместно, но и опасно раскрывать свой секрет. Да и не к чему тогда это было. Я сам с трудом верил в такое удивительное совпадение. Вдруг оно оказалось бы всего лишь осколком чужой судьбы. А лишать Вас душевного равновесия я не считал себя вправе. Мне нужно самому все проверить, убедиться в достоверности моих предположений. Может, это последнее, что мне уготовано судьбой в жизни, и я думаю, что смогу довести его до конца. Вы и Ваш сын должны и имеете право знать все, что касается Дмитрия Павловича. В самое ближайшее время, как только соберусь с силами, я приеду к Вам.

С глубочайшим уважением и почтением Ваш искренний друг…».

Лежа на каменистом дне балки, Захар вспоминал разгромный для них бой…

По исходу часа непрерывных атак удар казачьих сотен сломил сопротивление остатков батальона моряков-балтийцев, входившего в состав N-ской дивизии. Все это время комиссар Иванчук, помня приказ командарма: «Держаться до последнего!», пригнувшись, бегал с одного фланга на другой, обадривая уставших матросов. Непрерывный пулеметный и ружейный обмолот, рев казацких глоток, прорывающегося через плотный гул несущихся лошадей, казался морякам нескончаемым штормовым валом.