«Не важно, куда, лишь бы побыстрее покинуть пределы Империи».

К ночи пристали к левому берегу, выбрав для этого более-менее пологое место. Костер из сырых веток быстро потух, так и не разгоревшись. Советник устроился около него, завернувшись в плащ. Ина и Асти ушли под навес, наскоро сооруженный из ивовых ветвей.

«Завтра я уйду», – подумал ироничный фон Фирхоф. «Я должен или умереть или покинуть пределы Империи. Наверное, герой сказания взялся бы за меч и исправил свою невольную вину, геройски пав в первых рядах какого-нибудь заранее обреченного на бесполезную погибель, но очень храброго войска. Но только я не герой, и пользы от моего меча было бы чуть. И я не баран, влекомый на бойню, я знаю, что повредило ткань мира, и оружие, и волшебство здесь бессильны. Уж лучше уйти куда-нибудь за горизонт – туда, где мое существование не принесет вреда. А перед этим сделаю-ка доброе, но совершенно бесполезное дело – спасу двух нищих бродяжек. И не буду думать о том, что если их убьют не сейчас, то наверняка убьют парой месяцев позже».

Река, беззвучно соглашаясь, текла в темноте. Фирхоф заснул и увидел во сне профиль брата. Бруно-из-сна сердито отвернулся, не желая разговаривать.

Когда Людвиг проснулся, ветер свистел в ивах, мелкие звезды наполовину скрыл тонкий слой перистых облаков, этот слой плыл на недосягаемой высоте – серое пятно полумрака на фоне сияющего неба. Мягкая, легкая, бесформенная тень метнулась в сторону.

– Кто здесь? Это облако или привидение?

Тень вернулась и Фирхоф понял, что она принадлежала не небу, а всего лишь земле. Девушка села на траву рядом с советником, гладкие черные волосы блестели и пахли травой, на бедные щеки падала тень от пушистых ресниц.

– Иди спать, Ина. Уходи под навес, к утру выпадает роса, здесь холодно и мокрая земля.

Девушка промолчала, она сидела на корточках, обхватив тонкими гибкими руками колени.

– Что-то случилось?

– Завтра ты уходишь, а за мною долг и я никогда не увижу тебя.

– Пустое. За тобой нет долгов, как не могут задолжаться птицы, ветер или солнечный зайчик. Спи спокойно, Ина.

Фирхоф сказал это и внезапно ужаснулся в душе – словами о спокойном сне напутствовали уходящих за Грань. Он замолчал, опасаясь, что напугал девушку, но она даже не заметила оговорки советника.

– Я знаю, что спутала твои планы и помешала тебе, и мне нечем расплатиться. Если бы я умела, я бы сражалась ради тебя с мечом в руке, если бы ты захотел, я бы умерла за тебя.

Советник беззвучно рассмеялся в темноте.

– Из тебя плохой воин, Ина. Не надо умирать, живи долго, этим ты доставишь мне большее удовольствие.

– Ты твердый, замкнутый и полон смыслом в себе, как орех.

– Конечно – скучный перезрелый орех на вершине глупого дерева.

– Не смейся! Я-то бедная, незнатная и неученая, у меня нет ничего. Ты завтра уходишь, и мне хочется плакать, если я тебе нравлюсь хоть немного, бери меня – я посчитаю это не позором, а честью.

Ина придвинулась ближе, Фирхоф осторожно отстранил ее.

– Это только весна, твои шестнадцать лет и шутки звездного неба. Иди спать, Ина, за тобою нет долгов.

Девушка мелко задрожала – то ли от холода, то ли от беззвучного плача.

– Воды Аргены теплее и милосерднее, чем ты.

«А ведь и вправду, она по наивности может утопиться», – растерянно подумал фон Фирхоф. Ина, инстинктивно уловив его сомнение, осмелела, под верхним платьем (синим) у нее оказалось еще одно, а под вторым – третье. От реки шел холод, трава и плащ намокли от росы. «Еще простудится…» Советник, передумав раздевать любимую, попросту задрал на ней все три ее юбки. «Лучше уложить ее так, как предписано Церковью. Греша по крупному, не будем уклоняться от канонов в мелочах».

Девушка поразила Фирхофа страстью и самоотречением. Помятый советник перекатился на спину, поправил одежду и принялся отрешенно рассматривать то же самое серое перистое облако.

«Формально и по факту я теперь – обольститель и совратитель, вот так и ловятся все мужчины-простофили, beata stultica[32]. Испортив невинную девицу, я не смогу ее бросить без сильных угрызений совести. Но и жениться на ней, черт меня возьми, не хочу, потому что… да хотя бы потому, что она – наполовину альвис! А на мне частичный монашеский обет, сложение его остается юридическим казусом уже лет десять. Она красива, если бы ее еще подкормить, и очаровательна, как сама весна, но я не люблю ее, конечно, нет. И все-таки, в этаком вызове придворному обществу был бы особый шик».

Людвиг представил себе расстроенное лицо венценосного друга и поджатые губы его сухопарой, добродетельной супруги, изысканных дам – жен и дочерей церенских аристократов, принужденных уступать дорогу баронессе фон Фирхоф – бродячей альвисианке, и с этими приятными мыслями уснул.

«Жаль только, мне уже никогда не вернуться в Лангерташ и не уладить моих дел с императором. Я – лишний элемент, хотя и в положении лишнего элемента могут быть приятные моменты».

Утром он не ушел, утешая себя мыслью, что сделает это ближе к вечеру. Плот лениво плыл, следуя изгибам реки, угрюмый Асти сидел на самом краю, ловя ладонью здоровой руки и пропуская между длинными пальцами зеленоватую воду. Ина молчала, в ее карих глазах отражались золотые искры света. Фирхоф правил плотом, избегая редких мелей.

Развязка наступила после полудня третьего дня – Фирхоф издали заметил цепь, перегородившую узкое место реки, отмель и жесткие, словно точеные, силуэты вооруженных всадников.

Полноватый человек с гордо посаженной головой показался советнику очень знакомым.

– Приплыли.

Плот ткнулся в песок. Фирхоф прыгнул на берег, на россыпь вынесенных волной мелких ивовый веточек. Гаген Справедливый ждал, он гордо держался в высоком седле – нервное напряжение правителя выдавали только беспокойные белые пальцы. Кунц Лохнер остановил свою приземистую лошадь почти рядом с жеребцом императора. Капитан гвардейцев настороженно щурился, разглядывая советника, лицо Кунца выражало странную смесь злорадства, самодовольства и недоверия. Еще двое верховых, рыцарь Бриан д’Артен и незнакомая, плотного сложения, молодая женщина в кольчуге, держались чуть позади. Отряд латников медлил, оставаясь в седлах. Поодаль Людвиг заметил десяток недвусмысленно прицелившихся арбалетчиков.

Ина вскрикнула, но Фирхоф заставил себя не оглядываться, он прошел несколько шагов по песку, и, остановившись перед императором, поклонился – достаточно почтительно, чтобы это не казалось вызовом, но не слишком низко – не позволяя разглядеть за этим жестом вежливости даже тени страха.

Гаген с минуту молчал, глядя прямо в зрачки друга, Фирхоф не отвернулся, император усмехнулся, улыбка получилась грустной и принужденной.

– Коня министру империи…

Людвигу немедленно подвели серого скакуна. Арбалетчики без особой охоты опустили оружие, кавалькада рысью выехала на косогор, оставив позади реку, плот, оцепеневших Асти и Ину.

Лагерь на равнине не поражал размерами – временное пристанище в голой степи, под голым, без единого облачка небом. Около полусотни солдат и несколько рыцарей разбрелись кто куда и сели возле походных костров. Людвиг опустился в складное кресло, повинуясь жесту Гагена, монарх устроился напротив, сам наполнил вином кубок и долго вертел драгоценный сосуд в ладонях. На среднем пальце сверкало рубином имперское кольцо.

– Капитан Кунц, оставьте нас, будьте любезны, найдите себе дело…

Капитан нехотя удалился, норовя оглянуться через плечо.

– Где ты был все это время, Людвиг?

– Бродил где придется. В основном, шел на восток – хотел уйти из Церена.

Справедливый укоризненно покачал головой.

– Ты плохо поступил в Нусбауме – скрылся вот так, внезапно, тайком, не дождавшись нашего разговора. Быть может, я и сумел бы тебя убедить…

– В чем?

– В искренности моей дружбы. Быть может, в еще в чем-то важном. Хотя, какая теперь разница?