Пусть будет меч – мысленно попросил он. Бесполезная просьба – Струс, вырвав наконец веревку из рук Рихарда, отбежал в сторону и спокойно выклевывал что-то среди полувытоптанной травы. Дотронуться до перьев птицы не было никакой возможности. В крайнем случае, пусть явится стража, подумал Ладер. Стражники – лисы, они не отпустят с деньгами. Но пусть пируют лисы, только не смерть.

Белобрысый неуловимо качнулся влево и сделал первый выпад.

И Струс ударил. Кол не превратился в меч, просто бок белобрысого оказался располосованным ударом когтистой лапы. Удар разорвал грязный плащ, рассек кожу и мышцы до ребер. Налетчик взвыл, прижимая к ране мгновенно поалевшие ладони.

– Кончай его!

Щелкнул арбалет, охотничий болт взметнул фонтанчик пыли. Птица развернулась, подпрыгнула, и ловко полоснула клювом. Второй налетчик едва успел прикрыть рукой лицо. Жестокий удар пришелся в тыльную часть ладони. Двое других бандитов остановились на почтительном расстоянии. Кто-то попробовал метнуть воровской нож – тот подозрительно легко отскочил от гладкого пера.

– Заколдованный!

Оставшийся на ногах владелец дубинки с суеверным ужасом отступал прочь. «Безносый Синяк» отполз в сторону, к забору прижимая обрывок тряпки к разбитому рту. Владелец ножа встал рядом с ним, тщетно пытаясь остановить кровь. Невзрачный белобрысый арбалетчик с располосованной рукой тихо сбежал. Один только Нетопырь все так же стоял неподвижно – не нападая и не убегая.

Лакомка положил руку на спину птицы – просто так, не прося ничего, но битые налетчики отшатнулись.

– Уходите, – бросил Хайни. Он отер юркую, горячую капельку, скатившуюся по расцарапанной ножом Безносого щеке.

– Проваливайте.

Синяк встал, сплюнул, отер губы и сквозь пеньки выбитых зубов просипел:

– Мы-то уйдем. А вот вы – вы побежите. Далеко будете бежать. В землю зарыться захотите. Только вам это не поможет.

Троица медленно побрела прочь.

Оставшийся Нетопырь помолчал некоторое время, оценивающе рассматривая противника. В тусклых глазах мелькнуло что-то вроде интереса и понимания. Ладер был готов поклясться – хрящеватые уши шевельнулись. Потом Нетопырь улыбнулся тонкими губами и, спокойно повернувшись, пошел прочь. На пальце человека, под коркой серой грязи, что-то блеснуло.

– Чего это он, Ладер? – спросил непривычно серьезный Лакомка.

– Они правы. Уносить ноги надо из города, да побыстрее.

– Стражу звать будем?

– Нет, не будем. Видел у него кольцо на пальце? Это сотрапезник инквизитора.

– Этот?! Этот кусок дерьма?! Инквизитор?

– Тихо, не ори. Не инквизитор, а сотрапезник инквизитора. Ну там, брат двоюродный конюха секретаря инквизиции, скажем.

Инквизитор слуг своих кому попало бить не даст. Простой суд таких не судит, только святой трибунал. Понял теперь – почему они такие смелые? А что нам стража скажет, соображаешь?

– Теперь сообразил. А я думал – это было чудо.

– Ага. А это чудо и было. Большое чудесное избавление. Сказка кончилась. Пошли отсюда…

И они пошли. Струс побежал следом, хлопая на бегу короткими, нелетучими крылышками, забытый на лапе обрывок веревки смешно волочился по земле.

…Толпа нагнала их на самой окраине. Масса обезумевших людей, волосы, выбившиеся из-под чепцов, сжатые кулаки, черные провалы кричащих ртов.

– Воры! Отравители! Будьте вы прокляты!

Первый камень ударил Ладера в плечо, второй сорвал с головы клочок волос. И тогда они побежали. Камни тяжело стучали по дороге, покрывая землю оспинами ударов. Толпа дышала за спиной беглецов, пока последняя черепичная крыша не осталась далеко позади. Самыми упорными преследователями оказались мальчишки и собаки.

Отрывок из нусбаумского архива сообщает по поводу удивительной истории Струса Бессмертного еще одну, последнюю небезынтересную подробность: «…Находясь в опасении за свою жизнь, двое бродяг покинули городские стены, укрывшись в лесу, именуемом Терпихиной Пущей. Спустя два дня для поимки беглецов был отряжен отряд, составленный как из вооруженных людей мессира Кардье, так и из достойных доверия местных жителей, сведущих в лесных тропах…»

Вот и все.

Шестая ночь пришла. Такая, как всегда. Лаяли псы, в домах лишь изредка мелькали огоньки, зато вовсю светили звезды и заглядывала в окна вновь начищенная кем-то луна. Господин Крот почти отстроил разрушенный замок. Кобыла Розалия Анцинус, забытая всеми, неторопливо жевала остатки сена, подобранные на дне кормушки. Спал колбасник Шинцель. Беспокойно металась во сне Алиса. Парадамус Нострацельс только что закончил запрещенный опыт и потихоньку-помаленьку выбирался из секретного погреба, помогая себе фигурной тростью и разгоняя тени свечой. На постоялом дворе в ожидании утра горланили охотники.

Все шло своим чередом, почти ничего не изменилось. Но были те, кто чувствовал – безвозвратно уходит чудо, на миг задевшее их добрым крылом. Осмеянное, униженное, жадно раздерганное, оно истаяло, исчезло, и смутны были сны, и звезды – только тусклые крошки, а волшебная луна – лишь старое оловянное блюдо, забытое кем-то на стене.

Пуста жизнь без чуда.

Прошла ночь, и еще день и близился вечер седьмого дня. В самом центре давно пересохшего Комариного Болота двое загнанных людей на минуту присели на кочковатую землю. Неподалеку устроилась долговязая несуразная птица.

– А, может, молиться попробовать?

Хайни пощелкал зубами. Левый нижний клык шатался.

– Давай, попробуем.

– Патер ностер квис… – ты не помнишь, как там дальше?[2]

– Лучше бы я пошел в монахи, а не в солдаты, тогда бы точно помнил.

Струс, вытянув шею, положил голову на плечо Ладера и печально вздохнул.

Собаки лаяли в отдалении. Круг загонщиков у Терпихиной Развилки сомкнулся. Хайни погладил серые кружевные перышки.

– Если бы ты, приятель, умел летать…

…Рыцарь Эбенезер Кардье вел облаву. Загонная охота на беглецов близилась к концу, нетронутым остался лишь небольшой клочок пущи. Конь встал на краю поляны, всадник поднял усталые, слезящиеся глаза – в них слилось черное мелькание ветвей, пестрый узор листвы, яркие пятна диких цветов. Кардье не стал снимать железную перчатку, чтобы отереть веки. Он повернулся на восток и поднял разгоряченное лицо к успокаивающей темной голубизне предвечернего неба.

– Что это?

Низко, почти над головой, мелькнула легкая стремительная тень. Птица миновала поляну, сделала полукруг, взмыла вверх и сильным рывком ушла ввысь.

– Как?!

Над лесом, над густыми кронами дубов, над пыльной дорогой, красными черепичными кровлями, соломой, лошадьми, детьми, над запрокинутыми ввысь изумленными лицами, летел, вытянув длинную шею и трепеща короткими крылышками, Струс.

Летел, пока не скрылся клочком тумана в опаловой дымке южного горизонта…

Я проснулся поздним утром, огарок догорел и превратился в лужицу застывшего сала, гримуар оказался изрядно исписанным историей о приключении бывших наемников императора. Я убрал книгу, уложил дорожный мешок и вышел в общий зал трактира. Лица завсегдатаев повернулись в мою сторону. Я легко узнал Шинцеля. Человек, похожий на нетопыря, в компании двух дюжих молодчиков деловито завтракал за лучшим столом. Нетопырь проводил меня цепким, оценивающим взглядом. В его глазах не было ни злобы, ни симпатии – только холодный расчет. Я поежился, словно дело было не летом, а в разгар январской стужи.

Охота, высланная вслед беглецам, по-видимому, вернулась ни с чем. Я втайне испытал истинное злорадство. Пара-тройка пыльных псов все еще слонялась у окраины Нусбаума.

Виселица опустела, веревки исчезли. Южный край неба застилала нежная дымка. Я не искал Струса, меня не прельщали подаренные кем-то чудеса – мне достаточно было моей тайны и моих гримуаров. Бенедикт выспался, поел и бодро уходил на восток.

Я на минуту задумался о судьбе наемников Гагена – своих случайных созданий. Где теперь эти загнанные людьми и судьбой бродяги? Идут, вздымая дорожную пыль, или прячутся в чаще?