– Да, Александр Петрович, прорвёмся. – Бодро отозвалась она, вытирая застывший в плохо отапливаемом стрелковом тире нос. Сдала тренировочное оружие под роспись, поглядывая напоследок на, так называемый трофей, полученный после победы на областном соревновании из рук руководителя области. Поджала губы, когда тренер взглядом напомнил: «Ну, ты же понимаешь…». Она понимала и потому молчала. И благодарить была готова, что с ней занимались.

– Подождёшь меня полчаса? Я ключи сдам, журналы наши подотчётные запомню и подвезу. Нечего по улице по темноте шастать. – Оглянулся он, услышав шорох собранных вещей, звон колокольчиков миниатюрного рюкзака.

– Да тут идти… – Рукой махнула. – А дворами так и вовсе минут десять. Пока освободитесь, уже десятый сон видеть буду.

– Ну, как хочешь. Смотри только мне, осторожно. И не через дворы, а по освещённой улице!

– Слушаюсь, Александр Петрович! – Приложила она строго прямую ладонь к голове, в шуточном жесте.

– Да иди уже, клоун!

Свет в тренерской ещё горел, когда Лора в припрыжку спускалась со ступенек тира. Она затянула бегунок молнии толстой ветровки под самое горло, надеясь перетерпеть первые ноябрьские морозы, натянула на ладони рукава свитера и, глядя под ноги пошла давно знакомой дорогой. Детский дом, в котором жила последние полгода, располагался на соседней улице, а возвращаться после десяти разрешали по особому распоряжению. Всё-таки гордость города! И под поручительство тренера, который каждый вечер обязался подвозить её к самым воротам. Но он, то спешил по своим делам, то, как и сегодня, задерживался допоздна, а то и вовсе был без машины и напрягать его лишний раз не хотелось. Да и что, в конце концов, могло с ней случиться? В тихом районе, в котором не то, что каждая собака знала Лору, а даже каждый житель окрестных домов. Потому что последние три месяца доблестные репортёры не снимали её лица с первых полос захудалой газетёнки.

Она шла, просчитывая в уме последние данные, пытаясь вспомнить корректировку по ветру на открытом участке предстоящих соревнований, сравнивая советы тренера с тем, что она читала в специальных пособиях, которые выписывала на почте за те деньги, которые удалось припрятать. И не совсем поняла, что происходит, когда рядом, с визгом тормозов остановилась машина – яркий представитель отечественного автопрома. В некой прострации наблюдала, как из неё выскакивают двое мужчин в самодельных масках, что точно успела разглядеть. Чётко видела, как один из них, возвышаясь, замахнулся первым, и в нормальной защитной реакции закрыла голову руками.

Потом был удар. Боль и её крик. Хруст и треск. А следующие удары наносились, казалось, с большей силой и, как потом скажет усатый следователь, целенаправленно. Били по рукам. От охватившего шока, не могла сказать, закончилось ли это быстро или продолжалось бесконечно, но в память яркой волной врезался звон тяжёлого металла, соударяющегося с сухим от мороза асфальтом. Короткое и грубое: «Валим!».

Слёзы, снова боль, теперь ещё сильнее, потому что шок проходит, потому что терпеть невозможно. Подступающие одна за другой волны тошноты, смешивающиеся со слезами, хриплые крики и призывы о помощи, которые в тихом районе не слышны тем, кто ложиться в девять часов спать, потому что завтра к семи нужно бежать на работу. А потом… наверно на какое-то время теряла сознание, потому что следующей чёткой мыслью было понимание, что она в машине скорой помощи. Боль теперь сковывала всё тело, сухие потрескавшиеся губы, разрывающееся от отёка горло и чёткое осознание того, что это конец. Конец чего-то очень важного.

Уже потом, через год она будет понимать, что эти мысли были началом одного большого конца её маленького света. Когда после множества операций пальцы не сгибались и были растопырены в разные стороны, некоторые из них скрючены уродливой дугой, а мизинец на правой руке при истерике и нервном стрессе, в который превратилась вся её жизнь, от судороги выворачивало в обратную сторону.

Лора думала, что уже разучилась плакать, часами смотрела в окно, не стараясь предугадать погоду: её тело предвещало о любых переменах задолго до того. Руки в суставах буквально наизнанку выворачивало за несколько суток до дождя, ветра, магнитных бурь, которыми грозился диктор с телевидения. Жизнь остановилась примерно между четвёртым и пятым шагом крошечной палаты, выкрашенный в убогий грязно-синий цвет. Это сейчас стены выглядели оптимистичнее, а когда она только заселилась, были серые и обшарпанные.

Следователь за этот год приходил всего лишь два раза. Первый – чтобы снять показания, второй – чтобы сказать, что в связи с отсутствием улик, дело приостановлено, обо всех последующих изменениях он будет уведомлять в письменном виде представителей органов опеки.

Каждый последующий день походил на предыдущий, сменялся ночью и наступало утро, то же, что было вчера, позавчера… Медсёстры жалостливо смотрели вслед, врачи отводили взгляд, сетуя на то, что они сделали всё возможное. Седой лысеющий главврач успел предупредить о том, что её выписывают на домашний режим, на самом деле, просто надоело каждый раз смотреть ей в глаза. Лора это чувствовала. И даже не было обидно. Она не смирилась, она всё ещё чего-то ждала… наверно чуда… но с течением времени всё отчётливее понимала, что чудеса в её жизни подошли к концу.

Перед выходными приезжала директриса детского дома, улыбалась и обещала по достижению совершеннолетия устроить её в хороший дом инвалидов, который в области. Там платили пенсию. Этими деньгами больные могли распоряжаться самостоятельно, а желающим предоставляли работу. Лора сделала вид, что этому обрадовалась, съела с «особой любовью» нарезанное дольками яблоко, стараясь мысленно успокоить правый мизинец, который уже пульсировал болью. За последние пару месяцев она практически научилась подавлять негативные эмоции, но сейчас никакой самоконтроль не желал поддаваться.

А вот в понедельник утром, когда заботливые медсёстры уже упаковали нехитрый багаж в тот самый рюкзак с колокольчиками и небольшой пакет, пожертвованный раздатчицей. У пакета на боку была приличная по размерам дыра, заклеенная широким белым пластырем и оптимистичная фраза, выведенная белыми буквами на тёмно-синем фоне, изменилась по принципу известного мультика, в котором корабль «Победа» был переименован и носил название «Беда». Такой ассоциации Лора невесело хмыкнула, но комментировать не стала. Терпеливо ждала, когда же её заберут, морально была готова к скорым издёвкам и подколам. Даже здесь, в больнице, где все, казалось бы, взрослые люди, за её спиной нередко хихикали, пытаясь подавить откровенный смех, чего уж ожидать от детей, который в жизни ничего кроме жестокости не видели. От унылых мыслей не хотелось находиться в замкнутом пространстве, хотелось сбежать на простор, на воздух, но нужно было ждать…

Так вот, именно в этот день, когда рюкзак уже висел на её плечах, а пакет, повязанный по типу торбы, болтался и неприятно молотил по колену, во дворе больницы и появился странного типа автомобиль. Точнее, странным он не был, это была машина директрисы, но выглядела немного иначе: отмытая, отполированная до блеска, с новыми блестящими дисками и светлой тонировкой стёкол. Из-за руля увесистым шагом вышел её муж, сама директриса элегантно выплыла с переднего пассажирского сидения. Бесцеремонно кивнула медсестре в сторону Лоры, без слов говоря о том, что они приехали за «этой». Усадили её в машину, а через полчаса, с пакетом документов и папкой рентгеновских снимков, вернулись и сами. Мужчина что-то ворчливо пропыхтел, а директриса на него цыкнула.

– Лора, детка, мы сейчас махнём с тобой в столицу, – неопределённо ткнула она пальцем куда-то в сторону открывающегося горизонта, когда выезжали из города, на Лору даже не повернулась, – один специалист хотел бы на тебя взглянуть. Мы, конечно, ничего не обещаем, да и консультация эта, не более чем формальность, сама понимать должна: перед смертью не надышишься. В общем, он тебя посмотрит, скажет, есть ли смысл в дополнительных операциях, но ты сильно себя не настраивай, хорошо? Тогда и расстраиваться не придётся.