Ведь между нами что то изменилось. И я не вспоминаю то, что первый наш секс произошел из-за обмана пропащей Стеллы, что Шамиль был груб в больнице. Нет, я помню его горячие ладони на моей талии, ненасытные поцелуи на губах и то, что этот мужчина, несмотря на мои обманы, отыскал и вернул мне сына. Не спрашивая на что, по первому требованию выделил необходимую сумму денег.

Они с Рамазаном хоть и братья, но в старшем не чувствуется ни сострадания, ни человечности, ни умения любить.

В отличии от красивого, умного и щедрого Шамиля.

- Ну что ж. Я тебе верю. Потому что если ты меня обманишь, пойдем по второму сценарию,- резюмирует Рамазан.

Я печально проследила, как мужчина достал из шкафа в столе запечатанные деньги.

Насмешка судьбы.

Мрачная ирония.

 Я узнаю эти ровно сложенные пачки, перетянутые красными резинками. И в подтверждение моих слов Юсупов выдает:

- Здесь сто тысяч долларов. Это те деньги, которые тебе изначально выделил мой брат. Не знаю, хули такая щедрость для крысы, но это его выбор. Поэтому на! Забирай и быстро проваливай, пока я не передумал,- брезгливо глядя на меня сказал Рамазан и швырнул мне через стол деньги.

Сложно сдержать слезы, когда меня в который раз выставляют дешевкой. Продажной шлюхой. Предательницей, бегущей с корабля.

Мне так горько и кисло, будто я сожрала перченый лимон. Целиком со шкурой.

Дрожащими руками я собрала деньги, сложила тугие пачки в сумку. Медленно встала и поплелась на выход.

Шамиль никогда мне этого не простит.

 Теперь я точно проститутка. Потому что шантажирующие меня бандиты мертвы и в этот раз деньги предназначены именно мне.

 У меня больше никогда не будет возможности доказать ему обратное.

На душе очень тоскливо и тяжело. Мне становится физически больно между ребер и в районе солнечного сплетения.

Ослепляющая догадка меня пугает больше Рамазана Юсупова.

А что если я полюбила Шамиля?

Ведь я точно знаю, что выросла в отца, а не в мать. Я однолюбка. Даже бывшего мужа не любила. Отпустила его без сожаления к соседке. А вот к младшему Юсупову искренне прониклась. И теперь это страшно.

Потому что, вспоминая одинокую и унылую жизнь отца без матери, я прекрасно понимаю, на что обрекаю себя, переступив порог этого дома с деньгами.

На беспроглядную тьму.

На пожизненное заключение в одиночной камере.

Без надежд... Без любви...

- Очередная шлюха,- слышу тихий вздох Рамазана.

Алое клеймо горит на плече. И хоть моя кожа без меток, я его явственно ощущаю. Мне не отмыться от позора предательства.

Без оглядки я выбежала в гостинную. Схватила Богдана за руку. Слишком резко и сильно. Перепугала малыша.

- Мамочка, я еще не досмотрел Трансформеров. Можно еще пару минуток побыть тут,- заканючил сын.

Но мне в этом доме и в обществе бандитов так душно, словно на шее все сильнее затягивается удавка.

- Прости, сыночек, но нет. Запомни на каком моменте в мультфильме ты остановился и досмотрим дома,- я уже оттащила сына ближе к выходу.

Богдан, наконец, отвернул голову от телевизора. Услышав про возвращение домой сын просиял и сам заторопился

- О, это отлично. Я как раз хотел рассказать дедушке, как сам отжимался. Он будет очень гордиться мной...Мамочка, почему ты опять плачешь...

- Сыночек, дедушка теперь всегда будет тобой гордиться... Мы обязательно поедим к нему на кладбище, и ты похвастаешься ему,- сквозь поток слез говорю Богдану.

Нам еще предстоит непростой разговор.

И пусть сыну только шесть, но я не намерена укрывать от него горькую правду. Он любит дедушку и имеет право знать, что его больше нет в нашей жизни.

И в который раз я убеждаюсь, что в нашем жестоком мире нет места справедливости.

Мне жаль, что сыну прийдется это узнать так рано...

Три месяца спустя.

Милена Ксавье.

Я спустилась с третьего этажа своей квартиры.

 Пусть и арендованной, но своей.

Жить с мамой и бабушкой было просто невыносимо. И не из-за старушки, которой везде мерещится пыль и грязь, которая начала делать замечания Богдану, что он постоянно разбрасывает игрушки, для которой я недастаточно ухоженна и недостаточно аристократична.

А именно из-за матери. Черствая строгая женщина равнодушно восприняла смерть отца. Ее холодная отрешенность меня угнетала. Когда мама появлялась после работы дома все словно замирало. Становилось серым и безликим.

За годы, которые мы жили отдельно, она превратилась в мрачного диктатора. И если бабушка все время щебетала свои бесконечные упреки. То мать, наоборот, угрюмо и молчаливо вгоняла всех в депрессию.

Может я бы и уехала вообще в любой другой город, или даже страну.

Но я имела неосторожность сразу по приезду снять небольшое помещение под художественную мастерскую. Я была решительно настроена начать жизнь с чистого листа и максимально пустить корни в новом месте.

Французский язык я совершенно не знала. Общалась с немногими знакомыми на английском. И это еще больше усложняло мою жизнь.

Многие мои ученики не знали никакого другого языка, кроме родного.  Политика их родителей гласила, что английский язык - свинский, и если к ним во Францию приезжают иностранцы, то пусть они учат их язык.

Жирар Пирентье, владелец помещения, которое я сняла, оказался одним из немногих, кто в совершенстве владел многими языками. И на мое счастье английский он знал в том числе.

Молодой мужчина сразу пошел мне навстречу и дал каникулы на месяц. А потом и вовсе снизил аренду в половину. Хоть я и не просила о такой щедрости.

Жирар часто захаживал в мою мастерскую. Всегда говорил, что просто проходил мимо. Но мне казалось, что мужчина мне симпатизировал.

Пирентье был истинным французом до мозга костей. Высокий и поджарый. С хищными чертами лица. Крупным носом, выпуклыми карими глазами, изогнутыми губами с опущенными уголками. Его короткие вьющиеся волосы были зачесаны набок в современной стрижке.

А одевался он, как стиляга из 90х. Клетчатые пиджаки, терракотовые брюки и, конечно, неизменные шарфы, которых у него было мне кажется больше, чем звезд на небе.

В последнее время Жирар становился все навящевей. Начал приносить мне шоколад, баловал Богдана игрушками и комиксами.

Мне его внимание претило. Я не собиралась заводить отношения с мужчинами в ближайшие лет сто!

После всего пережитого мне вообще казалось, что моя самооценка и доверие к противоположному полу уничтожено на корню.

К тому же я чахла. Засыхала, как роза без воды.

Я скучала по Шамилю...

Мое сердце было навеки занято одним гонористым скакуном. Черным мустангом.

Верзилой, в руках которого я была мелкой хрупкой куклой.

Его навязанной любовницей. Продажной шлюхой.

И от осознания своей никчемности и воспоминаний о предательстве мне становилось противно и млостно.

Я подошла к стеклянной двери своей мастерской. Квартиру я сняла всего в квартале и добиралась пешком за несколько часов до урока. Богдан часто гостил у бабушки. Когда я не могла его оставить, то брала с собой на урок. Сегодня сын закомандовал ехать к бабуле, и я не спорила.

Мой взгляд натолкнулся на клетчатую фигуру, спешащую к моей мастерской. Жирар шел размашистым шагом с букетом цветов. Красные гвоздики были перемотаны шелковой алой лентой.

Я едва сдержалась, чтоб не чертыхнуться и не спрятаться за дверью.

Ненавижу гвоздики. Они мне асоциируются со смертью, а после ухода отца, любое напоминание о моем горе, снова бередит душу.

Но французу этого не понять. И обычаи нашей далекой страны дарить розы или лилии, ему тоже не знакомы.

- Мадемуазель Милена, вы сегодня очаровательнее всех цветов,- улыбнулся свысока Жирар и протянул мне унылые ветки.

- Спасибо. Жирар, у меня сейчас начнется урок. К сожалению, я не смогу уделить вам достаточно времени,- выдавливаю из себя улыбку и не отхожу от двери, чтоб француз, как навящевый таракан, не просочился в помещение.