– Ну, что вы, мадам, как можно? Я сам.

Схватив ключ, снова закинул рюкзак на спину и поспешил к лестнице.

Войдя в номер, Морис запер дверь, вытряхнул на кровать содержимое рюкзака, избавился от чужого кошелька и от блокнота, разодрав его и отправив в урну клочки, и только после этого сам упал на кровать, приминая чужие тряпки…

***

Ослепительная брюнетка вошла в люкс маленького отеля и поморщилась. Балки низкого потолка мансарды чуть ли не прическу царапают, пол скрипит под каблуками, и ужасно душно. Да ещё это чёрно-розовое Барби-убранство в стиле королевы в изгнании. Всё отдаёт провинцией, каковой, по сути, и является.

– Надеюсь, это ненадолго. Долго я тут просто не выдержу, – буркнула она.

– Что, мадам? – переспросил пожилой портье, занося багаж.

– Ничего. Здесь есть кондиционер?

– Да, мадам.

– Мадемуазель.

– О, простите. Вот пульт, прямо на столе.

– Отлично. Вы свободны, – и она протянула ему чаевые.

– Благодарю, мадемуазель.

Он вышел, а она включила кондиционер на полную катушку и скинула туфли. И сразу стала меньше ростом и словно утратила некую царственность. Она огляделась и села к накрытому столу. Розовая обивка мебели, розовые покрывала, шторы и скатерть, и, чёрт побери всё на свете, розовые бра на стенах.

– Ладно. Побудем Барби. Тем более, что сейчас мне выгоднее быть мадемуазель, нежели мадам, да ещё титулованной.

Проговорив размышления вслух, она принялась за еду, решив отложить душ. Отодвинув белоснежную салфетку с пчелой под короной, чуть покосилась на сброшенные туфли, на носках которых красовались вместо бантов стилизованные пчёлы с полудрагоценными цветными камешками и стразами…

– Вы её записали? – спросил портье у хозяйки гостиницы.

– Да. Мелиса Феличе Софи Дюамель-Дюбуа. Парижанка.

– Чушь. Фройлен явно из Берлина.

– Думаешь?

– Она говорит по-французски очень чисто, но под нос бурчит, как моя бабка. Она точно берлинская немка.

– По паспорту француженка, – заметила дама за стойкой.

– Как будто паспорт определяет происхождение, – пожал плечами портье…

***

Стефани застегнула булавку с крошечной пчёлкой на лацкане жилетки и ещё раз глянула на себя в зеркало. Эта булавка сюда не шла совершенно. Подумав, она сняла сомнительное украшение и спрятала его в карман. В конце концов, кто посмеет в ней усомниться?

Сейчас, когда она совсем одна, без охраны и защиты семьи, кто угодно.

– Ну, хватит, – скомандовала она сама себе.

С неё давно хватит!

Хватит семейных тайн и семейных ограничений, семейной лжи и семейного проклятия. В самое ближайшее время она вырвется из-под их гнёта. Она сбежала из дома, теперь осталось окончательно освободиться, а для этого нужно ещё кое-что узнать, и тогда решать, что делать дальше. За этим она и приехала в Кольмар. В семейном архиве не говорилось точно, где находится ключ от семейной тайны, но речь явно шла о винной дороге и о Вогезах Эльзаса. Осталось установить, где именно это находится. Лучше бы было остановиться в Страсбурге, но там бы семья живо её вычислила по банковским картам, так что Стефани сняла столько, сколько выдал банкомат, и, купив у уличного торговца дешёвые чёрные очки, взяла билет на автобус. Хотела влиться в группу туристов, но там спрашивали данные, и она отправилась навстречу судьбе в одиночку.

Её вела по незнакомым дорогам карта – семейная реликвия, с которой всё началось и которую она, увы, украла. Как настоящая воровка и преступница. Но никто не хотел говорить с ней, никто не отвечал на её вопросы. Отец накричал, мать прочла нудную нотацию, а брат – единственный, в ком она всегда на ходила поддержку, сказал какую-то банальность, вроде: «Не забивай свою хорошенькую головку всякими глупостями, малышка».

Ну, так она покажет им всем, что малышка давно выросла, и заставит их уважать, э, мнение не мнение, но хотя бы право на него, право на приобщение к семейным легендам, тайнам, состоянию и прочему наследию дворянской семьи Леруа де Сандра…

***

Ханна грустно огляделась. Эта комната всегда казалась ей маленькой, но теперь, когда вынесли кровать, на которой умерла бабушка, и груду старых картонных коробок, она вдруг оказалась просторной и удручающе пустой.

– Куда вы дели коробки? – спросила Ханна у женщины, руководившей уборкой её дома.

– Как вы и просили, отнесли на чердак после того, как вынесли оттуда старый хлам.

– А… кровать?

– Она добротная и крепкая. Мы отвезём её в приют при монастыре под Оберне.

– Спасибо.

– Под матрасом мы нашли ещё вот это, – и женщина протянула Ханне большой коричневый конверт, очень потрёпанный.

Ханна протянула руки и взяла.

– Он не распечатан.

– Я подумала, что это может быть завещанием. Мадам была очень стара, такие люди редко обращаются в контору.

– Но прабабушка оставила завещание. Как раз у нотариуса, заверенное, как положено.

– Я думала, мадам ваша бабушка, – заметила женщина.

– Я так её называла, но формально это мама моей бабушки по матери, то есть моя прабабка. Как интересно, – и Ханна снова осмотрела конверт.

Никаких старинных сургучных печатей, марок и почтовых штемпелей, никаких надписей. Просто большой современный почтовый конверт.

– Нам пора, мадемуазель.

– Да, конечно. Большое спасибо за работу.

Ханна расплатилась с бригадиршей уборщиц и с конвертом в руках проводила их до двери. Как бы она хотела иметь свой дворик – хоть самый крошечный! Но в центре Кольмара, как во всех средневековых городках, земля была дефицитом, и даже отдельный вход в дом считался роскошью, а уж крыльцо и вовсе позволялось только с согласования с городским комитетом по застройке.

Убедившись, что и входную дверь ей отмыли до блеска, Ханна закрыла её и, вновь поднявшись на второй этаж, опустилась в кресло у окна. Она хотела взять с подоконника ножницы и даже протянула руку, но уборщицы их оттуда убрали. Ханна чертыхнулась и потащилась к старинному буфету. Взяв ножницы, вернулась к окну и, аккуратно срезав тоненькую кромку, наконец открыла конверт.

– Цитаты из Библии? – воскликнула она, пробежав глазами несколько листов бумаги, исписанных мелким убористым почерком прабабушки Доминик.

Убедившись, что ничего другого в конверте не было, Ханна вздохнула. Как это похоже на бабулю Доминик. Хранить под матрасом в запечатанном конверте цитаты из Вечной Книги вместо завещания – за такие штуки её и не любили ни мама, ни бабушка, и только Ханна трижды в год навещала старушку и жила у неё по неделе, отмывая захламленный дом и развлекая прабабку чтением газет вслух.

Но, какое-никакое, а это прямое обращение бабули к потомкам, а из потомков осталась лишь она – Ханна, так что конверт с записями стоит прибрать, а на досуге, долгими зимними вечерами – что ж, можно и почитать, проникнуться, так сказать, мудростью христианства. Что там, кстати, идёт первым номером?

«Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба», – Евангелие от Иоанна. А вот как понять, что именно дано тебе с неба и дано ли вообще? Ханна вздохнула. Это была причина её окончательного переезда из Штутгарта в Кольмар – она отчаянно хотела понять, чем ей заниматься в этой жизни. Родители развелись, когда ей было десять. Оба быстро обзавелись новыми семьями, но новых детей заводить не стали. Ханна осталась с бабушкой Мартой и прабабушкой Доминик. Бабули не ладили, но были едины в том, чтобы не доверять единственную внучку непутёвым родителям, и шли на уступки друг другу. Ханна жила то в Германии, то во Франции, постигая тонкости замеса домашнего теста и изучая два языка. Однако бабушка Марта, как и бабушка Луиза, рано ушла из жизни, и Ханна осталась в Штутгарте совсем одна. Ещё пять лет она вела хозяйство и ездила во Францию к прабабушке Доминик, пока и та не оставила этот мир. Дом в Германии отошёл другим родственникам, особенно за него бился папа, а вот бабуля Доминик отписала трёхэтажный фахверковый дом на окраине исторического центра Кольмара правнучке. И Ханна решила жить француженкой. Ей было двадцать лет, за плечами остались школа и текстильный колледж, где она выучилась на портниху. Узнав, как дочь распорядилась учёбой и карьерой, родители и вовсе потеряли к ней интерес. Ханна вздохнула. Ну, не вышло из неё инженера или дизайнера Порше, которые выпускали в Штутгарте, и рисует она не машины, а платья и шторы, жакеты и сумки, то есть интересуется одеждой, интерьером и ищет себя в моде, а не в промышленности. Но вольные художники не вызывали уважения в семье, и Ханну отпустили в свободное плавание без гроша в кармане. Истратив последнее на переезд во Францию, Ханна искала, чем заработать на жизнь, и тут адвокат бабули Доминик сообщил ей, что бабуля к дому оставила ей ещё ренту – ежемесячный доход в восемьсот евро от доли её покойного мужа в собственности торговых складов на окраине города.