– В таком случае, – прошептала мадам Андерма в ужасе, – у него в руках и мои письма, теперь он угрожает моему мужу! Боже мой, что же мне делать?
– Написать ему, – решительно заявил Даспри, – довериться ему, рассказать начистоту все, что вам известно, и все, что вы можете узнать.
– Что вы такое говорите!
– У вас с ним общие интересы. Нет никакого сомнения, что сейчас он борется с оставшимся в живых братом. Он изыскивает оружие не против господина Андерма, а против Альфреда Варена. Помогите ему.
– Но как?
– Хранится ли у вашего мужа документ, который служит ключом к чертежам месье Лакомба?
– Да.
– Сообщите об этом Сальватору. Если тот попросит, постарайтесь раздобыть его. Короче, завяжите с ним переписку. Чем вы рискуете?
Совет был смелым и опасным даже на первый взгляд, но у мадам Андерма не было выбора. К тому же, как заметил Даспри, она ничем не рисковала. Если незнакомец был ей враг, ее попытка не усугубит положения. Если это иностранец, преследовавший конкретную цель, то эти письма представят для него лишь второстепенный интерес.
Как бы то ни было, появилась какая-то надежда, и мадам Андерма в своем отчаянии была счастлива за нее ухватиться. Она горячо поблагодарила нас, пообещав держать в курсе событий.
Действительно, назавтра она послала нам полученную ответную записку от журналиста:
Писем там не было. Но не беспокойтесь, я их получу. Все под наблюдением. С.
Я взял листок. Тот же почерк, что и на листке, вложенном в мою книгу возле кровати вечером 22 июня.
И в самом деле, в окружавших нас сумерках забрезжил луч света, и некоторые обстоятельства прояснились самым неожиданным образом. Но так много других еще оставались покрыты мраком тайны – например, находка двух семерок червей! Я постоянно к этому мысленно возвращался; когда в столь пугающих обстоятельствах мне довелось увидеть семь крошечных красных значков с проделанными в них отверстиями, похоже, эти две карты заинтриговали меня больше, чем они того заслуживали. Какую роль играли они в этой драме? Имели ли какую-то особую важность? Какой следовало сделать вывод, исходя из того, что субмарина, построенная по чертежам Луи Лакомба, называлась «Семерка червей»?
Что касается Даспри, его эти две карты не интересовали, он был погружен в решение другой проблемы, казавшейся ему неотложной: он без устали искал пресловутый тайник.
– А ведь кто знает, – говорил он, – вдруг я найду там письма, которые не смог найти Сальватор? Возможно, по оплошности. Маловероятно, чтобы братья Варен извлекли из укрытия, которое считали недоступным, столь бесценное оружие.
И он искал. Скоро в гостиной уже не осталось ни одного неведомого ему укромного уголка, и он распространил свое расследование на остальные комнаты особняка: изучал его внутри и снаружи, разглядывал камни и кирпичную кладку стен, приподнимал кровельную плитку.
Как-то он принес кирку и лопату, дал мне лопату и сказал, указывая на пустырь у дома:
– Пойдем туда.
Я с энтузиазмом последовал за ним. Он поделил участок на отдельные секции и стал поочередно их обследовать. Неожиданно в одном углу, там, где сходились стены двух соседних домов, он заметил нагромождение булыжников и камней известняка, поросших травой и ежевикой. Он ринулся на приступ.
Мне пришлось помогать. В течение часа под палящим солнцем мы тщетно выбивались из сил. Но когда среди развороченных камней выступила земля и мы приступили к раскопкам, под киркой Даспри показались кости, фрагменты скелета, на котором еще болтались обрывки одежды.
Внезапно я почувствовал, что бледнею. Я заметил небольшую втоптанную в землю железную пластинку прямоугольной формы, на которой, как мне показалось, проступали красные пятна. Я нагнулся. Да, мне не почудилось: пластинка не превосходила размером игральную карту, а ровно семь ярко-красных, местами выцветших пятен были расположены так же, как на семерке червей, и в верхней точке каждого из них зияло крошечное отверстие.
– Послушайте, Даспри, хватит с меня всех этих историй… Если вам они интересны, тем лучше! Продолжайте один.
То ли от пережитых волнений, то ли от усталости, вызванной работой на палящем солнце, но на обратном пути мне стало плохо, пришлось лечь в постель, где я провалялся двое суток в бреду и горячке, вокруг меня плясали скелеты и кидали друг в друга свои кроваво-красные сердца.
Даспри повел себя как верный друг. Он ежедневно оставался у меня на три или четыре часа, которые, по правде говоря, проводил в гостиной – шарил, простукивал, колотил.
– Письма здесь, в этой комнате, – говорил он время от времени, заглядывая ко мне. – Они здесь. Готов руку дать на отсечение.
– Оставьте меня в покое, – отвечал я с раздражением.
Наутро третьего дня я поднялся, еще не выздоровев до конца, но уже окрепнув. Мои силы поддержал плотный завтрак. Но больше всего окончательному исцелению способствовало полученное около пяти часов письмо – настолько, оно, несмотря ни на что, вновь раззадорило мое любопытство.
Письмо гласило:
Месье,
драма, первый акт которой был разыгран в ночь с 22 на 23 июня, близится к завершению. Сам ход событий требует, чтобы я свел двух ее главных персонажей, и эта встреча должна произойти у Вас дома. Я был бы весьма признателен, если бы Вы предоставили мне Ваше жилище на сегодняшний вечер. Было бы хорошо с девяти до одиннадцати отпустить слугу, и желательно, чтобы Вы сами оказались столь любезны, что согласились бы оставить поле боя на откуп противникам. В ночь с 22 на 23 июня Вы уже имели возможность убедиться, что я никоим образом, даже в мелочах не покушался на Вашу собственность. Со своей стороны, мне кажется, я нанес бы Вам оскорбление, если бы хоть на йоту усомнился в том, что Вы будете соблюдать молчание в отношении нижеподписавшегося.
Примите уверения в моей преданности.
Сальватор
В этом послании чувствовался налет куртуазной иронии, а в излагаемой просьбе – столь изящный полет фантазии, что я просто пришел в восторг. Какая очаровательная бесцеремонность! Ведь мой корреспондент вовсе не сомневался в моей готовности пойти ему навстречу. Ни за что на свете мне не хотелось его разочаровывать или ответить неблагодарностью на его доверие.
В восемь часов, едва ушел из дома мой слуга – я предложил ему билет в театр, – как появился Даспри. Я показал ему письмо.
– Итак? – спросил он.
– Итак, я оставлю ворота незапертыми, чтобы можно было войти.
– И вы уходите?
– Ни за что на свете!
– Но ведь вас просят…
– Просят соблюдать молчание. Я и буду молчать. Но мне безумно хочется увидеть все, что здесь произойдет.
Даспри рассмеялся:
– Черт подери, вы правы, я тоже остаюсь. У меня подозрение, что скучно нам не будет.
Его прервал звонок в дверь.
– Это они? – прошептал он. – На двадцать минут раньше времени! Невероятно.
Я дернул шнурок в вестибюле, соединенный с калиткой в воротах. В саду мелькнул женский силуэт: мадам Андерма.
Она выглядела сильно взволнованной и, задыхаясь, пробормотала:
– Мой муж… Он идет сюда… У него свидание… Ему отдадут письма…
– Откуда вы знаете? – спросил я.
– Случайно. Муж за обедом получил записку.
– Телеграмму?
– Телефонограмму. Слуга по ошибке вручил ее мне. Муж тут же ее забрал, но я успела прочесть.
– Что же вы прочли?
– Примерно следующее: «Сегодня в девять вечера на бульваре Майо с документами, относящимися к делу. Письма в обмен». После ужина я поднялась к себе и вышла.
– Тайком от месье Андерма?
– Разумеется.
Даспри взглянул на меня:
– Что вы об этом думаете?
– То же, что и вы. Месье Андерма – один из приглашенных противников.
– Но кем и в каких целях?
– Именно это нам предстоит узнать.
