Страдать и мучиться. Страдать и мучиться. Мучиться и страдать. Мучиться и страдать.

Гении были для своих подопечных вернее и надёжнее, чем самый верный и надёжный служебный пёс.

*****

В последние четыре-пять лет Деций-младший, сам того не осознавая, особенно тщательно следовал традиции: в даты своего рождения всегда приносил к фигурке Гения – этому юноше с рогом изобилия, чашей и змеёй в руках – дары в виде кусочков мяса и кубков с домашним вином: мальчик знал, что символом Гения была змеюка, ибо поначалу сам Гений рождался в её теле, в её оболочке и образе, и лишь потом вместе с взрослением своего подопечного змея принимала человеческий облик молодого парня или крепыша-бородача постарше. Гений Деция бороды не носил – то ли всегда был тщательно выбрит, то ли хранил в себе вечную юность, то ли еще проще: дожидался появления бороды у своего подопечного, чтобы и самому повзрослеть.

Вот во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о себе и своей судьбе или вообще безо всякого повода отрок часто толокся подле фигурки, прося свой идеал о поддержке и о даровании пути, усыпанном лепестками роз, а не шипами:

– Ты мой Гений! Ты мой заступник! Я – это ты, ты – это я; и никого не надо нам! Всё, что сейчас есть у меня, я одному тебе отдам! Спаси, помоги, благослови и сохрани! Дай счастья мне и удачи, которую другим дарит, походя крутя штурвалом, Фортуна5!

Когда в детских играх, крутежах, кутежах и забавах Деций-младший что-то в эмоциях обещал пацанам, то всегда заканчивал обет фразой:

– Мой Гений – свидетель моему слову! Железно! – и никаких тебе клятв на крови или «Зуб даю!», или «Кладу голову на отсечение!», или «Мамой клянусь!»

В этих случаях его деревенские друзья, товарищи, приятели и даже сторонние приблудные сорванцы из соседних поселений и хуторов, наслушавшиеся прежде рассказов о Гении Деция, были уже уверены, что данное слово он сдержит, чего бы это ему ни стоило, даже если исполнить обещанное абсолютно невозможно.

Уверенность была от того, что большинство местных и близлежащих подростков к своим персональным Гениям относилось или не столь трепетно, или даже равнодушно – видимо, не доросли они до сущностного понимания римской самости или вообще римлянами себя не ощущали: Балканы, а не Апеннины.

Да, не были прежде иллирийцы римлянами, но ещё немного, ещё чуть-чуть, последний бой – он трудный самый, ещё немного и станут… святее папы Римского.

*****

Когда вся семья Мессиев-Дециев собиралась в перистиле, склонялась в молениях и мольбах перед колоннами и шеренгами изваяний и скульптурок Богов, будто перед самими Небожителями, протягивая в поклонах им дары, отец снова и снова повторял сыну, что надо крепко и двумя руками держаться за древний Пантеон и за исконные римские традиции. Непримирим был родитель к оппортунизму и к любым новым культовым веяниям. Ату их, нечестивцев! Часто говаривал и приговаривал:

– Появились в Риме разрушители-бомбисты, революционэры, вольнодумцы и вольтерьянцы! Клоуны и акробаты! Бродячие артисты, певцы, шуты и музыканты! Галилеянами зовутся! Масонами! Главарь их давно казнён методом распятия на кресте Голгофы, а они плодятся и размножаются, как братцы-кролики. Как крысы! Как тараканы! Как исламисты, явившиеся в наш мир с Ближнего Востока! Уничтожишь одного – тут же двое или трое нечестивцев на освободившееся место встают. Отщепенцы! Своих отцов и дедов не уважают! А ведь наши пращуры не дурнее их были! Предков и исконных Богов почитать надо!

Один раз Деций-старший сравнил рост числа адептов нового культа с головами Лернейской гидры. Сын поначалу не понял родителя, ибо его мать, пересказав ребёнку к тому времени множество римо-эллинских легенд и мифов, про это чудище-юдище по каким-то глубинным причинам или по забывчивости не упомянула ни слова. А потому юная поросль живо заинтересовалась новизной, восприняв её как запретный плод, который сладок:

– Что за гидра такая, отец?

– О! Хорошо, что тебя интересуют такие вопросы! Но плохо, что ты об этом до сих пор не в курсе! Втык твоей матери сделаю, что утаила! Лернейская гидра – это дочь Богини Ехидны, полуженщины-полузмеи, и огромного великана Тифона. Геракл-Геркулес совершил свой второй подвиг, убив эту гадюку. Сложное было дело: вначале, как только герой срубал гидре одну голову, на её месте сразу же вырастала пара-тройка других. Прогрессия множилась! И не арифметическая, а геометрическая! – ответил родитель, но разговор на этом не свернулся в трубочку, ибо любопытство Деция-младшего не только не угасло, но и, как метастазы, стало набухать и разрастаться:

– А как же он тогда её убил?

– Позвал помощника…

– То есть один он не справился? – рефлекторно и с недоумением переспросил Деций-младший, вертя в извилинах сюжеты своих деревенских драк и стычек с пацанами то один на один, то стенка на стенку, а то и один на целую стенку-обойму.

– Ты до конца выслушай, если любопытствуешь, а не перебивай старших! Раз Геракл кого-то позвал, то, значит, ему нужна была подмога! Плохо человеку, когда он один. Горе одному, один не воин – каждый дюжий ему господин, и даже слабые, если двое. Молодец Геракл, что не побоялся обратиться за помощью! Если бы сам смог управиться, то и звать бы никого не стал, ведь он римский… римо-эллинский герой!

– И кто же у него ходил в помощниках?

– А кликнул Геракл Иолая… только не спрашивай у меня, кто такой Иолай, я и без лишних вопросов тебе расскажу. Иолай – это не просто возничий Геракла, но его друг и сподвижник! Он верный и надёжный – сразу прибежал, как только хозяин пальцем его поманил и веком подмигнул. Иолай – пацан сообразительный и креативный, поэтому стал в кровоточащие обрубки, прежде называвшиеся у гидры шеями, всовывать горящие головёшки.

– А где он их с ходу раздобыл?

– Эээ… не путай отца! Не задавай лишних… эээ… глупых вопросов! Иолай сразу их с собой прихватил! Или… костёр по ходу пьесы развёл… Я же сказал тебе, что он был парнем сообразительным и креативным. Предусмотрительным. Чего же тебе ещё надо? Верь мне на слово и дальше сам фантазируй. Как только Иолай стал всовывать горящие угли в обрубки шей, новые головы отрастать прекратили. Тогда Геракл-Геркулес посрубал всё огнедышащее и говорливое к чертям собачьим, включая и бессмертную голову. Она тоже смертной в итоге оказалась. И ничего нового на месте старого не выросло! Чуешь, какой отсюда вывод, сын? Он сам собой напрашивается…

– Какой?

– Ищи в жизни таких же друзей, парней, служителей, как Иолай! Пусть хотя бы один такой человек на твоём пути, на твоей столбовой дороге, на твоём шляхе попадётся… Чуешь теперь, какой второй вопрос?

– Какой?

– Не догадался?

– Нет!

– Никогда не разрушай старого, пока не построено или само не выросло новое! Лучше само пусть отрастёт, чтобы сил не тратить – они на другие благие дела пригодятся.

Отроку подумалось о кризисе логики в словах отца, но он постарался замять родительский парадокс в своей голове, ибо другой вопрос взволновал его сильнее, нежели явные следы дисгармонии в разуме взрослого:

– А что стало с головами гидры?

– Да какая разница! – дёрнулся мужчина. – Это был уже отработанный материал! Отрезанный ломоть! Сгнили! В прах обратились!

– Но мне нужно знать подробности! Я хочу всё знать! Я любознательный! Без знаний и погрызки гранита наук я никогда не стану креативным, сообразительным и предусмотрительным, как Иолай…

– Геракл зарыл в землю и тело гидры, и все её тыковки. И привалил эту мерзость гигантским валуном, как будто… скала тут естественным путём образовалась.

– Естественным?

– Божественным! Все пути – они Божественные! Отсюда какой третий вывод?

– Какой?

– Снова не догадался?

– Нет!

– Так и с галилеянами, как с Лернейской гидрой, надо поступать, чтобы их головы на шеях-обрубках, дымящихся кровавым паром, больше не отрастали!