***

В своём подвале я борюсь с потоком вещей, которые, как волны во время наводнения, всё прибывают и прибывают, и сколько бы их ни стирал, сколько бы ни отправлял в Каritas5, приходится барахтаться изо всех сил, чтобы выплыть и не задохнуться.

Меня так и подмывает пойти к нашей директрисе и предложить устраивать ежемесячные распродажи или предложить наши тряпки какому-нибудь театру, как у нас было принято при социализме – «взять шефство». Но после некоторых «столкновений» с нашей шефиней я поняла, что идеи по улучшению работы нашего Дома её совершенно не занимают, а вся энергия уходит на то, чтобы найти себе нового любовника лет на 20 помоложе и чтобы властвовать над такими безропотными работницами, как я, которые даже ответить не могут на её презрительные замечания.

«Неужели так приятно унижать людей?» – думаю я, когда она врывается в мой подвал и лихорадочно ищет, к чему бы придраться. Потом я догадалась: она ищет мужчину в кипах вещей, которые сложены в маленькой кладовке! Ведь в этом подвале я работаю «соло», а она, как женщина очень даже заинтересованная в молодых мужчинах, даже представить себе не может, что я не пользуюсь случаем, чтобы заманить к себе в подвал молодого повара или электрика.

Кстати, если бы я была нормальной бабой, а не идеалисткой, с музыкальными наклонностями, наверно, я могла бы действительно увлечься нашим молодым Яном – он поляк и очень симпатичный, но главное – сильно отличается приличными манерами от нашей разношёрстной команды кухонных рабочих, где главную скрипку играет серб Михай, изрядный хам и пошляк. От его разговоров и жестов мне порой становится плохо, он откровенно предлагает себя, хвастаясь своей необыкновенной мужской силой.

Что мне остаётся? Но я понимаю, что главное – отвлечь малокультурного мужика от сексуальной темы, лучше всего играть роль замученной или очень озабоченной бабёнки, а поскольку я часто вижу его жену, она встречает его после работы вместе с дочкой, то я постоянно расспрашиваю его о том, где работает его красавица-жена, как учится его замечательная дочка, и эти отвлекающие маневры мне помогают сохранить с ним видимость дружеских отношений.

Итак, меня спасает природный артистизм, недаром я училась пару лет на режиссёрских курсах в Вахтанговке у Катин-Ярцева. Но неплохо действуют и подарки. В мешках, что присылают для старичков, я старюсь найти что-нибудь для Михая – свитер или пиджак, и подношу ему эти вещи с льстивыми улыбками… Так мне удаётся удерживать его в рамках приличия… Но надолго ли хватит моей сложной игры в кошки-мышки?..

***

В нашем Доме отсутствие хозяйского глаза сказывается во всём, например, закупаются тонны продуктов, которые старики не успевают съесть, и большая их половина гниёт в подвале – в очередной аврал всё это выбрасывается на помойку нашими рабочими, которые не преминут рассказать об этом в подробностях.

Совсем недавно наша новая «Hausfrau»6, полнотелая Кристина, развешивала почти два месяца картины во всем Доме. Судя по её ловким и энергичным движениям, было ясно, что картины она различает по их тяжести и формату, а поскольку большие картины тяжелее, то все они остались висеть в вестибюле, ну кому охота тащить их наверх?

Почему-то самые фривольные сюжеты художников-авангардистов попали в отделение тяжелобольных стариков. Разумеется, никто из них на эти картины никогда и не взглянет. По-видимому, эти картины смогут облегчить труд медсестёр и «Pfleger»7, которые занимаются нелёгким делом – кормить ничего не понимающих стариков и содержать в чистоте их упрямые, а порой и злобные тела. Те старики, которые соблюдают правила гигиены, как правило, остаются в семье, хотя исключения бывают и здесь.

Формализм и расточительство – пожалуй, так можно назвать действия, которые вроде бы правильны, но по сути никому не приносят радости, ведь если бы украшением Дома занялся не случайный человек, а понимающий в искусстве, то, возможно, были бы куплены совершенно другие картины, которые бы радовали глаз и экономили бюджет…

Да, отсутствие частного владельца – ведь наш Дом принадлежит общественной еврейской организации – сразу делает его похожим (половина средств – это пожертвования его обитателей) на государственный, а значит – не отягощённый личным пристрастием, инициативой владельца, наконец, прагматическим интересом сделать его рентабельным или хотя бы безубыточным. Я уже не говорю о священной гордости владельца, для которого подчас главное – престиж своего предприятия, даже соревновательный принцип: моё производство – самое лучшее в городе, в стране, в мире! Это при том, что большая часть наших обитателей платит высокий ежемесячный взнос за охрану их жизни и здоровья, за особую диетическую пищу, за ежеминутный уход…

Однако нынче мне отведена скромная роль сестры-хозяйки, и нечего критиковать начальство, у него свои заботы: как повысить плату за проживание и как сократить расходы, вот только куда исчезает разница между этими цифрами? Во всяком случае, премии здесь получает только начальство!

В конце-концов я пришла к выводу, что если я не могу изменить порядки в нашем Доме, то свою работу я должна делать идеально. Таким образом, я помогаю прогрессу, ведь для этого достаточно позволить себе маленькую роскошь – поступать разумно, хотя бы изредко. Если бы один человек из сотни поступал в одном случае из 10, следуя только здравому смыслу, а не тщеславию или жажде наживы, я уверена, что мир изменился бы неузнаваемо. Но, увы, это правило – «быть разумным» – почти никто не соблюдает.

В истории гораздо чаще правили миром великие злодеи и безумцы, а не великие мудрецы. А бессмысленный поступок почему-то во все времена сохраняет свою привлекательность…

Почему-то проиграть состояние в карты или наброситься на кого-нибудь с кулаками или ножом, а потом пойти к продажной женщине – гораздо легче, чем совершить великое открытие, написать симфонию, создать новую конструкцию, сдержать себя в гневе или добиваться любви скромной и порядочной женщины…

Итак, опять невозможно найти разумное объяснение очередному приказу нашей очень энергичной директрисы, вот один из них: «Никто из персонала не должен заходить на кухню!» Наказание простое – мгновенное увольнение. Не скрою, для меня этот запрет был тяжёлым испытанием, ведь я работаю в своём подвале совершенно одна. Лишь изредка звонит телефон и чей-то голос требует срочно: «Накрахмаленную скатерть в кабинет директора! Женские «Unterhose»8 в гериатрию на второй этаж или спецодежду для шеф-повара!» Я отвечаю по-военному: «Вас поняла, уже бегу…» Мне не нужно задавать вопросы, здесь не место для дискуссий, нужно быстро и чётко выполнить задание начальства, и я отвечаю: «Всё будет готово «sofort»!9

Хорошо, что в юности я привыкла к одиночеству, и оно меня совершенно не пугает. Разве, когда мне приходилось ухаживать за моим первенцем в коммуналке, где даже телефона не было, я не была одинока? Впрочем, философские трактаты и старый рояль разделяли со мной мою каторжную семейную практику, без выходных, без праздников и развлечений… Порой приходилось бежать в телефон-автомат в московском переулке и стоять в очереди с младенцем на руках, но телефоны подруг почему-то всегда были заняты… «Сидеть с ребёнком» в те далёкие времена – означало принудительную изоляцию от общества, от работы или учёбы, от друзей и подруг. Но сидеть в буквальном смысле этого слова удавалось очень редко: сын требовал работы каждую минуту. Лишь изредка удавалось почитать. Телевизора тоже не было…

Теперь на новом витке своей жизни я научилась отделять работу рук от работы головой. Разумеется, я имею ввиду не движения головой, а работу, которую производит мозг, по велению природы он находится в черепной коробке и довольно хорошо защищён…