— Ты вообще любишь цветы? — спросил Данте, продолжая их разговор, глядя в небо, позволяя солнцу согреть его.

          Она снова пожала плечами в его боковом зрении, подняв два тонких пальца. Два цветка.

          — Дай угадаю, — он посмотрел на нее в фиолетовом платье, шарфе и сапогах, пытаясь представить, какие цветы она любит. — Орхидеи?

          Она лишь слегка улыбнулась. Данте привык читать ее ответы и то, что они означали в этих разговорах, которые он вел с ней.

          Он закатил глаза, глядя на ее руки. Повязки были сняты несколько дней назад, раны проветривались. В ярком солнечном свете он разглядел ужасные шрамы на ее запястьях. Черная ярость наполнила его, когда он увидел это, потребность поднять этих ублюдков из могил только для того, чтобы снова убить их.

          Он хотел было коснуться ее руки, но остановился. Нести ее, это одно, тогда к ней не нужно прикасаться. Но прикасаться к ее коже вот так, на открытом месте, где любой мог увидеть, это не то, что ей нужно.

          Сделав глубокий вдох, он сжал руку в кулак и отдернул ее назад, подняв голову к небу, и продолжил их разговор, как ни в чем не бывало.

          — Полевые цветы?

          Легкая улыбка, в то время как ее глаза находились в кошмаре.

                                                ***

          Дни шли.

          Он навещал ее каждый день, просто чтобы присматривать за ней, по крайней мере, так он себе говорил.

          Он выносил ее на руках на солнце, когда оно светило. Оставался дома и смотрел с ней фильмы, когда солнца не была.

          Каждый день он проводил с ней не меньше двух часов, хотя она с ним и не разговаривала. Но она взаимодействовала. Она общалась с ним глазами, мягкими улыбками и руками.

          Иногда она отключалась и боролась. Иногда уделяла ему все свое внимание.

          Данте навещал ее каждый день, и через некоторое время он понял, что она этого хочет.

                                       ***

          Шли недели.

          Он виделся с ней каждый день, а потом гулял.

          На четыре дня он уехал из города, чтобы повидаться с братом.

          В течение следующих трех дней он и Тристан преследовали её похитителей. Через неделю он вернулся к ней.

          Она сердито посмотрела на него, бросила ему подушку и заплакала. Он сел рядом с ней, и она ударила его в грудь. Это был первый раз, когда она прикоснулась к нему добровольно, прежде чем укрыться одеялом.

          Это был прогресс.

                                           ***

          Месяцы шли.

          Его поиски Гилберта не увенчались успехом, но он продолжал. Это было катастрофой, сколько людей назывались Гилбертом, и без фамилии они находились в растерянности. Поиски также стали побочным проектом, поскольку он узнал больше о бизнесе.

          Она начала учиться на дому. Приступила к терапии. Начала восстанавливаться.

          Она проводила время с Вином, иногда с Тристаном и читала любовные романы.

          С каждым днем он узнавал о ней все больше.

          С каждым днем она видела его все чаще.

          С каждым днем шрамы на ее коже заживали все больше.

          Но она с ним не разговаривала.

          Ее мама говорила, что она начала шептать короткие фразы.

          Вин говорил ему, что она начала шептать маленькие вопросы. Даже чертов Тристан говорил, что она начала шептать ему короткие слова.

          Но не с Данте.

          Это его чертовски беспокоило.

                                          ***

          Шли годы.

          Она стала его личностью.

          Обычно он заканчивал свой день тем, что приходил к ней домой и проводил с ней несколько часов. Она слушала, когда он говорил, и сообщала, если у нее возникали вопросы. Она заставляла его смотреть фильмы и баловала его, когда он просто хотел.

          Иногда он видел, как она вздрагивает посреди пустоты, и задавался вопросом, стали ли ее пытки еще одним видом насилия. Но врач ничего не говорила, она ничего не говорила, и Данте не имел понятия, следует ли ему предполагать только из-за дерьма в его голове.

          Отец никогда не расспрашивал его о ней, но Данте держал его в курсе, говоря, что присматривает за ней. Он знал, что поступает опрометчиво. Понимала, что снова бунтует. Но он взрослый мужчина, а не мальчик, и он может ее защитить.

          Вин сразу подошёл и прямо спросил его, каковы его намерения по отношению к ней, в то время как Данте потребовал, чтобы он подтвердил, что он не кто иной, как ее лучший друг. Он подтвердил, и Данте почувствовал облегчение.

          Связь между ними росла, чувствуя солнце и воду, чувствуя заботу и привязанность. Они начали чувствовать себя скорее магнитами, чем кусочками головоломки, находя свой путь друг к другу, близко, но недостаточно близко, поскольку напряжение между ними росло, росло и росло.

          Она стала его личностью.

          Она стала его.

Глава 9

Амара

17 лет

          Может, у него была девушка?

          Амара не знала, почему это вывело ее из задумчивости, но это вывело. Наблюдая, как он ведет красивую девушку в танце, Амара осознала, что каким-то образом попала в безопасное место, проведенное с ней.

          За последний год Данте стал чем-то вроде солнца. Она ждала каждый день, чтобы почувствовать его тепло, хотя бы на несколько минут, прежде чем вернутся облака. Но пока у нее было солнце, облака были терпимы.

          Она больше не знала, что чувствует к нему, все внутри нее было запутано так, когда он вплелся в ее жизнь. Но она знала, что он стал для нее важным, очень важным. И смотреть, как он близко танцует с красивой девушкой? Было немного больно.

          Ладно, было действительно больно.

          Но это имело смысл. Он был старше и более зрелым и нуждался в ком-то, кто мог бы его удовлетворить. И это была не травмированная семнадцатилетняя девушка, проходившая терапию, которая не говорил ему ни слова. Хотя она начала разговаривать с несколькими людьми, она не разговаривала с ним. Не то чтобы она не хотела. Она хотела. Но Боже, она ненавидела свой новый голос. И она очень, очень не хотела, чтобы он это возненавидел.

          Глубоко вздохнув, Амара прошла по краю танцпола особняка, направляясь к кухне, где находилась ее мама. В большом доме проходила вечеринка по случаю 50-летия мистера Марони, и хотя Амара не должна была присутствовать, она нуждалась в чем-то необычным в ее рутине.

          Воспоминания начали душить ее до такой степени, что она действительно с нетерпением ждала сеансов терапии в городе. Да, она ходила на терапию, ходила уже год. И училась на дому с теми же учителями, которые приходили учить Тристана, помогая ей с ее образованием.

          Но, честно говоря, ей было все равно.

          Она не узнавала себя.

          То, о чем она когда-то заботилась, казалось ей бессмысленным. Она знала, что люди вокруг нее заботятся о ней, и через несколько недель она поняла, что не может причинить им боль, как причинили боль ей. Так что, она улыбалась и слушала, как они говорят, и жила, делая вид, что что-то очень, очень неправильное, очень уродливое не укоренилось в ней.

          Она не знала, как это вытолкнуть. Ей не хотелось разговаривать с людьми, ей не нравился звук собственного голоса, не нравился вид кожи. Она чувствовала шрамы под ногами каждый раз, когда надевала обувь, чувствовала легкую боль в спине каждый раз, когда ткань скользила по ее телу, чтобы скрыть это. Хуже того, она увидела уродливую крапчатую кожу на запястьях, вертикальные линии по бокам живота и хирургический разрез на шее.

          Ее пытки были очерчены на ее коже и запятнаны в ее сознании. И она ненавидела то, кем была в тот момент — потерянной, плывущей по течению, невежественной.