Я перевожу сотовый в полетный режим и пристраиваю его впереди, в кармашек сиденья. Страшно подумать, сколько еще снимков сделает сегодня Лайла, прежде чем моя голова коснется подушки! Знаю, я должен быть благодарен – она хочет, чтобы я добился успеха. Только боюсь, что успеха я добиваюсь грязными методами. Наша история попала на первые страницы газет, и в Нэшвилле о ней не говорил только ленивый, что привело к некоторому увеличению продаж моей музыки и значительному увеличению числа подписчиков – теперь их более десяти тысяч. Однако я не могу отделаться от ощущения, что делаю бизнес на крови Лайлы.

Самолет разгоняется, и Лайла начинает нервно теребить подол платья. Обе бутылочки воды она уже прикончила.

Тот выстрел сильно ее изменил. Да и меня тоже.

И в том, что у нее отобрали месяцы жизни и оставили с тревожностью, зависимостью от лекарств, ночными кошмарами, паническими атаками и провалами в памяти, виноват я. Той беззаботной и жизнерадостной Лайлы, в которую я влюбился, больше нет. Рядом со мной сидит девушка, которая изо всех сил старается не сорваться в безумие.

Словно вся ее жизнестойкость похоронена под оставшимися после ранения шрамами.

Может, именно по этой причине, пока Лайла выздоравливала, я фактически назначил ее на должность своего менеджера. И я выполняю все, что она требует, потому что моя карьера является для нее целью в жизни и вытесняет из головы мысли о случившейся трагедии.

У Лайлы неплохо получается: она направляет причину наших бед в позитивное русло. Ведь пострадало все, что не касается моей карьеры. Лайла говорит, хорошо, что у нас есть хоть немного позитива – есть за что держаться. Не хочется ее разубеждать, однако я в некотором смысле скучаю по тем дням, когда она не относилась серьезно к моей карьере. По тем дням, когда она уговаривала меня покинуть группу ради своего собственного счастья. Когда вырывала из рук гитару, чтобы залезть на меня, и когда ее совсем не заботило, что я выкладываю в инстаграм.

Однако больше всего мне не хватает того ощущения, что рядом с Лайлой я был собой. Кажется, в последнее время я начинаю удаляться от того, каким я был, – ради того, чтобы стать человеком, который ей сейчас нужен.

– Табло «Пристегните ремни» еще не выключили? – спрашивает Лайла. Она зарылась лицом в рукав моей рубашки и накрепко вцепилась в плечо. Честно говоря, я и не заметил, как мы взлетели. Живу своими мыслями больше, чем реальностью.

– Пока нет.

Похоже, Лайла сильно нервничает – даже не в состоянии поднять глаза и посмотреть на табло. Я провожу ладонью по ее голове и касаюсь губами волос. Скрыть тревожность нелегко, как бы Лайла ни старалась. Это сразу становится заметно по ее поведению: как она теребит край платья, как напряжена ее нижняя челюсть, даже как озирается по сторонам, когда мы находимся на людях, – словно ожидает, что кто-то выскочит из-за угла и набросится.

Табло отключилось, по салону можно передвигаться. Лайла наконец отлипает от меня, поднимает шторку и смотрит на облака, рассеянно подносит руку к шраму на голове. Она постоянно его трогает. Тот вечер не сохранился у нее в памяти. Она знает лишь то, что я рассказывал ей, но сама расспрашивает редко. Если быть точнее, никогда не расспрашивает.

Лайла подергивает коленями. Ерзает на сиденье и бросает взгляд назад, в экономический класс. Глаза как блюдца. Кажется, она на грани.

Только за последний месяц Лайла пережила две полноценные панические атаки. Обе начинались так же: рука тянется к шраму, пальцы дрожат, в глазах ужас, дыхание прерывистое.

– Ты справляешься?

Кивает, однако зрительный контакт со мной не поддерживает. Делает несколько медленных, бесшумных выдохов, словно стараясь не показывать, чего ей стоит сохранять спокойствие.

Закрывает глаза и откидывается назад.

– Мне нужны таблетки, – шепчет она.

Так и есть – начинается приступ. Нашариваю на полу ее сумочку, ищу таблетки от тревожности, однако не нахожу. Только кошелек, жвачка, рулончик бинта.

– Может, ты их в багаж положила?

– Черт, – бормочет она, не разжимая век. Вцепляется в подлокотники, морщась, как от боли. Я раньше не представлял, что значит испытать приступ тревожности. На прошлой неделе Лайла пыталась объяснить: «Кажется, что кровь во всем теле начинает вибрировать».

До того момента я всегда считал тревожность лишь крайней степенью беспокойства. Но она описала это как подлинное физическое ощущение – словно все тело пронизывает электрический разряд. Тогда я сжал Лайлу в объятиях, осознавая свою беспомощность. И с тех пор, когда у нее случается приступ, чувствую себя бесполезным. Вот почему я готов из кожи вылезти, чтобы ей стало лучше.

А сейчас ей плохо.

– Хочешь, пройдем в туалет и там переждем?

Лайла кивает. Я беру ее за руку и помогаю встать. У двери туалета поворачиваюсь к стюардессе:

– У девушки паническая атака. Я должен зайти с ней вместе.

Стюардесса бросает сочувственный взгляд на Лайлу и задергивает занавес, чтобы туалет не был виден из салона первого класса.

В туалете настолько тесно, что нам двоим не повернуться. Я обнимаю Лайлу за талию и прижимаю ее лицо к своей груди. Свободной рукой отрываю бумажное полотенце и, намочив его под раковиной, прикладываю к затылку Лайлы.

На прошлой неделе она призналась, что мои руки для нее лучше любого теплого одеяла. Не знаю, как к этому и отнестись. Выходит, кроме меня, никто и ничто не может облегчить ее состояния? Лучше бы она научилась справляться сама. Я не могу всегда быть рядом и переживаю – вдруг случится приступ, а она одна?

Удерживаю Лайлу еще несколько секунд, ощущая, как дрожит ее тело.

– Сказать, куда мы едем? Может, твоя тревожность от неизвестности?

Она качает головой.

– Не хочу испортить твой сюрприз.

– Я все равно собирался сознаться после взлета. – Отрываю лицо девушки от своей груди, чтобы видеть ее реакцию. – Мы направляемся в «Корасон дель Пайс». Я забронировал гостиницу на две недели.

Никакой реакции. Лишь спустя несколько секунд Лайла смущенно переспрашивает:

– Куда?

Пытаюсь скрыть замешательство. Однако это далеко не впервые. Лайла с трудом извлекает из памяти вещи, которые должна вспоминать с лету, не задумываясь! Хотя врач говорил, что после травмы головы это обычное дело, я всякий раз испытываю потрясение. Как же много она потеряла!

Увы, у Лайлы поврежден мозг.

Пусть незначительно, но этого нельзя не заметить. Особенно когда ей требуется несколько минут, чтобы вспомнить то, что для меня – и для нас обоих – имело огромное значение. Я не принимаю это на свой счет, однако до сих пор чувствую острую боль.

– Гостиница. Номер плюс завтрак.

По лицу пробегает тень узнавания.

– Ах да! Свадьба Аспен. Жуткий «Гарретт-бэнд». – В ее глазах мелькает искра. – Завтрак.

– Собственно говоря, это уже не гостиница. Три месяца назад ее закрыли и выставили на продажу. Я написал риелтору по электронной почте и спросил, можно ли снять дом на пару недель.

– Весь дом будет в нашем распоряжении?

– Да, – киваю я. – Только ты и я.

– А как насчет готовки и уборки?

– Услуги больше не предоставляются, так что готовить будем сами. Я уже заказал доставку продуктов. – Вижу, что приступ несильный и Лайла старается справиться с ним, поэтому продолжаю ее отвлекать. – Аспен и Чед хотят приехать в гости с ночевкой, скорее всего в пятницу. От Уичито всего пара часов езды.

Она кивает и прижимается щекой к моей рубашке.

– Будет чудесно.

Я не отпускаю ее еще несколько минут. Постепенно дрожь прекращается.

– Тебе лучше?

– Да.

– Отлично. – Я приглаживаю ей волосы и целую в макушку. – Нужно вернуться на свои места. А то все подумают – вот еще одна парочка вступила в «Клуб на высоте в милю».

Лайла не отпускает меня. Наоборот, запрокидывает голову. Ее ладонь сползает вниз по моей груди, к застежке джинсов.

– Давай не обманем их ожидания.