Экземпляр, подаренный Достоевскому Фонвизиной, представлял собой первое издание русского перевода Нового Завета, сделанного под руководством протоиерея Герасима Павского и под общим наблюдением архиепископа Филарета (Дроздова), впоследствии митрополита Московского и Коломенского. Перевод увидел свет в 1823 году, в царствование императора Александра I, за два года до восстания декабристов. До появления этого перевода Евангелие можно было читать только по-славянски, образованное же сословие, включая самого императора, читало его по-французски.

Достоевский не расставался с этой книгой ни на каторге, ни в последующие годы. Она была не просто его настольной книгой, она была книгой всей его жизни. Все его произведения, написанные после каторги, пересыпаны цитатами из Нового Завета, аллюзиями на тексты Священного Писания. Многие евангельские образы лежат в основе его философских воззрений, многие изречения Христа становятся отправной точкой в рассуждениях героев его романов. Достоевского невозможно понять без понимания той исключительной роли, которую сыграло Евангелие в его творчестве и жизни.

«В мировой литературе было немало писателей, которые превосходно знали Священное Писание, изучали его, использовали идеи и образы в своем творчестве. Но вряд ли найдется кто-либо еще, кто как Достоевский не только четыре года читал только одно Евангелие, но пережил и прожил его как свою судьбу – страдания, смерть и воскрешение Христа как свою смерть в Мертвом Доме и свое воскрешение в новую жизнь», – пишет В. Н. Захаров.

Достоевский был воспитан в православной вере. «Я происходил из семейства русского и благочестивого… Мы… знали Евангелие чуть ли не с первого детства», – вспоминал он.

Дед Федора Михайловича, Андрей Григорьевич Достоевский, был священником на Украине, в Каменец-Подольской губернии. Отец, Михаил Андреевич, окончил духовную семинарию, потом приехал в Москву, получил медицинское образование. Служил лекарем в Московской больнице для бедных. Мать, Мария Федоровна, отличалась глубоким христианским благочестием.

«Без святого и драгоценного, унесенного в жизнь из воспоминаний детства, не может и жить человек», – говорил Достоевский. Одно из первых его воспоминаний – домашняя молитва перед образами. По воскресеньям и праздникам вся семья, в которой было семеро детей, ходила в больничную церковь.

Летом мать с детьми ездила в Троице-Сергиеву лавру, где они «проводили два дня, посещали все службы». Спустя много лет, в 1859 году, возвращаясь из сибирской ссылки, Федор Михайлович вновь приехал сюда и остался под большим впечатлением от места, которое знал с детства. «Что за архитектура, какие памятники, – писал он. – Ризница привела нас в изумление… Одежды нескольких веков – работы собственноручные русских цариц и царевен, домашние одежды Ивана Грозного, монеты, старые книги, всевозможные редкости – не вышел бы оттуда».

В воспитании мальчика участвовала няня, Алена Фроловна, научившая его молитве «Все упование мое на Тя возлагаю, Мати Божия, сохрани мя под кровом Твоим». Эту молитву Достоевский будет повторять всю последующую жизнь, ею будет напутствовать ко сну своих детей.

Образ матери был особенно дорог Достоевскому. В романе «Подросток» Аркадий Долгорукий говорит матери: «Помню еще около дома огромные деревья, липы кажется, потом иногда сильный свет солнца в отворенных окнах, палисадник с цветами, дорожку, а вас, мама, помню ясно только в одном мгновении, когда меня в тамошней церкви раз причащали и вы приподняли меня принять Дары и поцеловать Чашу; это летом было, и голубь пролетел насквозь через купол, из окна в окно…» Эти слова отражают детские воспоминания Достоевского.

Мария Федоровна Достоевская – мать писателя

Книга, по которой Достоевский учился читать под руководством матери, называлась «Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета, выбранные из Священного Писания», своего рода пересказ Библии для семейного чтения. Впечатления от этой книги и от чтения Священного Писания в храме глубоко врезались в память писателя: «Была у меня тогда книга, священная история, с прекрасными картинками, под названием “Сто четыре священные истории Ветхого и Нового Завета”, и по ней я и читать учился. И теперь она у меня здесь на полке лежит, как драгоценную память сохраняю. Но и до того еще как читать научился, помню, как в первый раз посетило меня некоторое проникновение духовное, еще восьми лет от роду. Повела матушка меня одного (не помню, где был тогда брат) во храм Господень, в Страстную неделю в понедельник к обедне. День был ясный, и я, вспоминая теперь, точно вижу вновь, как возносился из кадила фимиам и тихо восходил вверх, а сверху в куполе, в узенькое окошечко, так и льются на нас в церковь Божьи лучи, и, восходя к ним волнами, как бы таял в них фимиам. Смотрел я умиленно и в первый раз от роду принял я тогда в душу первое семя слова Божия осмысленно. Вышел на средину храма отрок с большою книгой, такою большою, что, показалось мне тогда, с трудом даже и нес ее, и возложил на налой, отверз и начал читать, и вдруг я тогда в первый раз нечто понял, в первый раз в жизни понял, что во храме Божием читают». Эти слова старца Зосимы из «Братьев Карамазовых» отражают собственный духовный опыт Достоевского в ранние годы его жизни. А книга, которую читал отрок в храме, – не что иное как Книга Иова, одна из любимых книг Достоевского.

Троице-Сергиева лавра. Фотография. XIX в.

Из слов старца Зосимы мы узнаем также о других библейских историях, поразивших воображение Достоевского еще в детстве. Особенно трогала его история Иосифа и его братьев: «Прочти им, – советует старец Зосима, – об Аврааме и Сарре, об Исааке и Ревекке, о том, как Иаков вошел к Лавану и боролся во сне с Господом… Прочти им, а деткам особенно, о том, как братья продали в рабство родного брата своего, отрока милого, Иосифа… Прочти, как потом братья приезжали за хлебом в Египет и Иосиф, уже царедворец великий, ими не узнанный, мучил их, обвинил, задержал брата Вениамина, и всё любя… Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: “Братья, я Иосиф, брат ваш!” Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже отчизну, и умер в чужой земле, изрекши на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, Примиритель и Спаситель его!»

Приходил в семью Достоевских и законоучитель, дьякон Илья Хинковский, который рассказывал детям «из Писания». О нем сохранил воспоминания Андрей Достоевский, младший брат Федора: «Многих впоследствии имел я законоучителей, но такого, как отец дьякон, не припомню. Он имел отличный дар слова, и весь урок, продолжавшийся по-старинному часа полтора-два, проводил в рассказах, или, как у нас говорилось, в толковании Священного Писания. Бывало придет, употребит несколько минут на спрос уроков и сей час же приступит к рассказам. О потопе, о приключениях Иосифа, о Рождестве Христове он говорил особенно хорошо, так, что бывало и маменька, оставив свою работу, начинает не только слушать, но и глядеть на воодушевляющегося преподавателя. Положительно могу сказать, что он своими уроками и своими рассказами умилял наши детские сердца».

Вероятно, именно от дьякона-законоучителя Достоевский услышал те «рассказы про “Божественное”», которые навсегда врезались в его память. Об этих рассказах, представляющих собой не что иное, как различные эпизоды из житийной литературы, Достоевский говорит в «Дневнике писателя» за 1877 год, вспоминая свое детство: «Да и вообще рассказы про “Божественное” очень любит русский народ. Мужики, дети их, в городах мещане, купцы даже этих рассказов заслушиваются, с умилением и воздыханием… И вот, верите ли вы тому, что по всей земле русской чрезвычайно распространено знание Четьи Минеи… Почему же так? А потому, что есть чрезвычайно много рассказчиков и рассказчиц о житиях святых. Рассказывают они из Четьи Минеи прекрасно, точно, не вставляя ни единого лишнего слова от себя, и их заслушиваются. Я сам в детстве слышал такие рассказы прежде еще, чем научился читать. Слышал я потом эти рассказы даже в острогах у разбойников, и разбойники слушали и воздыхали. Эти рассказы передаются не по книгам, а заучились изустно. В этих рассказах, и в рассказах про святые места, заключается для русского народа, так сказать, нечто покаянное и очистительное».