— Ну привет, сердцеедка, — протянул Тёма, сняв трубку после первого же гудка и напрочь сбив всю мою длинную, заранее заготовленную речь, первые пять минут которой были посвящены уговорам меня выслушать и искренним сожалениям, что я обидела его брата.
— Привет. Я… я хотела узнать, как там Максим?
— В шоколаде, — фыркнул он, но прежде чем я успела невнятно пролепетать оправдания, восприняв его ответ как сарказм, с громким вздохом добавил: — В прямом смысле в шоколаде, Поль. Надеюсь, тебе нравятся щекастые пухляши, а если нет — думаю, осталось два-три дня, когда у тебя есть шанс помириться с прежним Максимом, без труда проходящим в дверной проём.
— Но я не знаю, как. Он не хочет со мной разговаривать, — честно призналась я, хотя за минуту до звонка обещала себе не вываливать на него наши проблемы.
— Оу… — на той стороне трубки повисло неловкое молчание, от которого меня начинала снова охватывать только недавно отступившая тревога, издевательски повторяющая, что мне никогда и ни за что не заслужить прошения. — А что у вас вообще произошло?
— Ничего, — на автомате выпалила я, облизав вмиг пересохшие губы и перехватив онемевшей от холода ладонью медленно сползающий вниз телефон. — Ничего хорошего, если быть точнее. Мне нужна возможность хотя бы попытаться ему всё объяснить.
— Я тебя понял. Постараюсь что-нибудь сделать, хотя со мной он сейчас тоже не горит желанием общаться, — голос Артёма растерял весь показательный задор, который сбил меня с толку в начале нашего с ним разговора. Теперь не оставалось сомнений: он тоже волнуется за Максима, но до последнего старался мне этого не показывать. — Ладно, не кисни только. Разберёмся. Даже на меня Макс не смог дуться вечно.
Утешение вышло крайне неубедительным, но выбирать не приходилось, и я стала покорно ждать любых новостей. Моего терпения как раз хватило на тоскливый вечер пятницы и одну тяжёлую ночь, с сумбурными, кошмарными сновидениями, вслед за которыми шло резкое пробуждение и попытки слезящимися от яркой подсветки глазами рассмотреть на экране телефона уведомления о новых сообщениях или пропущенных звонках.
Но ничего не было. Иванов продолжал хранить молчание (что один, что второй), а я постепенно сходила с ума, металась по своей комнате, заламывая руки и пытаясь найти хоть какой-то выход из ситуации, и теряла не только терпение, но и жалкие крохи надежды, что всё ещё образуется. Какой толк с моего запоздалого раскаяния, если он не хочет его услышать? Какой вообще смысл что-то делать, если он уже решил вычеркнуть меня из своей жизни?
Вслед за упадническим настроением и состоянием прострации, в котором я сидела на кровати и сосредоточенно пялилась в одну точку, не находя в себе сил даже снова заплакать от выжигающей безысходности, меня вдруг захлестнуло яростью, напрочь сорвавшей все барьеры страхов и неуверенности. И я названивала ему раз за разом, жала на кнопку вызова всё с большим остервенением по мере того, как он быстро сбрасывал мои звонки, и, может быть, это было к лучшему, потому что единственное, что мне тогда хотелось в сердцах выкрикнуть ему, это «Иди к чёртовой матери, Иванов!»
Не знаю, как я вообще смогла пережить выходные и окончательно не свихнуться после тех американских горок эмоций, на фоне которых я то внезапно проваливалась в сон прямо среди дня — однажды даже ненадолго задремала за столом, то, напротив, еле выносила ненормальное возбуждение, от которого хотелось буквально на стену лезть.
А понедельник был прекрасным праздником всех влюблённых, непосредственно относившимся ко мне всего лишь четыре дня назад. Теперь же вся розово-красная сердечная атрибутика вызывала во мне чувство тошноты, разочарования и злости на себя, на него, на окружающих нас любителей сплетен, на чёртовы неудачно сложившиеся обстоятельства, разогнавшие нас по разные стороны баррикад.
И особенно я злилась на нашу с Максимом непомерную гордость. Я хотела и могла бы поговорить о наших отношениях раньше. И он тоже — мог бы хоть раз прежде высказать своё недовольство и дать мне знак, что действительно хочет что-то поменять.
— Наташ, если ты пойдёшь домой перед дискотекой, захватишь заодно мои учебники? Завтра у тебя их заберу, — Рита выглядела оживлённой и взбудораженной, как и перед любым общественным мероприятием, где ей доводилось принимать участие. Пусть на этот раз только подбирать музыку и вместе со Славой помогать одному дежурному учителю следить за порядком на празднике.
— Без проблем. А ты, Поль, пойдёшь переодеваться? — Наташа достала из сумочки очередной свой обед, любовно упакованный в пакетик мамой, — сегодня он представлял собой две идеально ровные и одинаковые с виду груши — и без раздумий сунула его прямо в руки ухмыляющемуся Чанухину, который не стеснялся брать и съедать всё, что она таскала с собой, пространно намекнув на то, что дома у Ивановых можно помереть с голода.
И даже от этого простого, непрямого упоминания о Максиме мне хотелось склониться над столом и долго-долго биться об него лбом. Чтобы боль физическая как-то смогла перекрыть душевную, чтобы выплеснуть отчаяние, огромной занозой засевшее под сердце, чтобы выбить себе все мозги и наконец забыть о прошлом, раз ему не суждено стать будущим.
— Я просто пойду домой, — откликнулась я неохотно, — не то настроение для праздника.
— Ты не поможешь Рите? — уточнил Чанухин, вперившись в меня пристальным взглядом, который я не сразу заметила и тем более не сразу смогла правильно понять.
— А разве ты не будешь с ней?
— У нас другие дела. Проследи за входом в физкультурный зал до начала дискотеки, а потом можешь уходить.
Только открыв рот для очередного возражения, я тут же захлопнула его так быстро, что клацнувшие друг о друга зубы отозвались ноющей болью. Ну конечно же, физкультурный зал! Более явного намёка на то, где и когда я смогу застать Максима, и придумать нельзя было.
Пришлось только кивнуть Славе, давая понять, что своим почти атрофировавшимся от страданий мозгом я всё же смогла догадаться до его подсказки, а потом кусать губы, чтобы не улыбаться, как чокнутой, в предвкушении того события, которым я одержимо грезила последние четыре дня.
Не прошло и получаса, как мне написал Артём. В отличие от Чанухина, он даже не пытался как-то замаскировать свою помощь, прямо сообщив, что Максим приедет в гимназию сразу после окончания уроков, чтобы взять оставленные в шкафчике раздевалки вещи, поговорить с завучем и, может быть, дождаться Славу и вернуться домой вместе.
Мне следовало бы радоваться, воодушевлённо и с запалом готовить для него ту речь, что крутилась в голове с самого момента нашей последней встречи, когда я позволила ему просто уйти. Но вместо этого я думала: что, если он не хочет возвращаться? Не просто обижен, оскорблён или подавлен из-за случившегося, а не собирается продолжать со мной вообще никаких отношений?
Меня не пугала перспектива выставить себя влюблённой по уши дурой и выпрашивать прощение. Но очень пугала вероятность его не получить, и тогда я просто не представляла, что делать дальше. Как вообще продолжать жить, зная, что сама разрушила своё счастье? Как сохранять спокойствие и держать себя в руках, когда лишь какая-то жалкая стена будет отделять меня от человека, чьи нежные прикосновения, горячее дыхание, жадные поцелуи до сих пор горят метками на моём теле?
Было бы намного проще, скажи он просто, что не хочет делать всё более серьёзным, чем было. Даже признание в том, что я для него — лишь симпатия и приятно проведённое время, стало бы для меня не столь мучительным, ведь именно к такому я готовила себя с самого начала. Удобно распределила между нами роли ведущего и ведомого, хищника и жертвы, виновного и страдающего. А получилось, что всё перевернулось с ног на голову, и главной злодейкой, сама того не ведая, оказалась именно я.
— Наташ, — тихо и как-то совсем неуверенно позвала я подругу, которая старалась отвлечь меня от уныния какой-то непринуждённой болтовнёй про новый вышедший фильм, преимущества фастфуда перед здоровым питанием, самые модные цвета этого сезона и прочие совершенно неважные темы. Колесова, по-видимому, вообще не ожидавшая от меня проявления хоть каких-то признаков жизни, встрепенулась и уставилась в мою сторону с недоверием и удивлением. — Расскажи мне, пожалуйста, про бывшую Максима. Вы же были знакомы, общались в одной компании…
