Когда всадники выехали из сумрака соснового бора на простор луга, Король подставил лицо яркому свету, что щедро лился от ладьи Ариэн: его fёа всеми своими частичками ловила и впитывала живительное тепло. Если в Форменосе Финвэ продолжал ощущать блёклую муть туманных садов и давящие чёрной дланью воспоминания о нападении на крепость, то среди цветущих лугов такая лёгкость наполнила его душу, что Королю захотелось раскинуть руки в стороны и упасть в звенящее разнотравье. А ещё лучше, вознестись высоко-высоко в небеса, окунувшись в пламень заката. Настроение всадника передалось чуткому быстроногому скакуну, и конь серебристой стрелой полетел вперёд.

Путь в Тирион показался Нолдорану короче, чем раньше. Ближе к вечеру с пригорка открылся восхитительный вид на высокую башню маяка, но дорога успела ещё несколько раз нырнуть в овраги, прежде чем отряд нолдор подъехал к Золотым Вратам Тириона. Караул отсалютовал кавалькаде, лики стражей озарили изумлённые улыбки, когда Финвэ, проезжая мимо них, помахал верным рукой. Передали ли они осанвэ своим родным и командирам, или это сделали эльфы из отряда, но из-за калиток и из дверей домов стали выбегать ошеломлённые новостью жители. Конь под Нолдораном перешёл на шаг, чтобы случайно не задеть кого-то из этой шумной пёстрой толпы.

По мере восхождения на вершину Туны улицы становились всё наряднее. Жители торопливо украшали свои дома пышными гирляндами цветов и яркими лентами. Со всех сторон раздавались крики радости и восторженные возгласы: «Айя Финвэ! Айя Нолдоран!»

Неизвестно, кто первым бросил букетик цветов, но вскоре кавалькада попала под перекрёстный огонь цветопада. Лошади недовольно фыркали, трясли гривами, а на всадников всё летели разноцветные лепестки.

Когда впереди показалась центральная площадь, Финвэ спешился и со счастливой улыбкой пошёл вперёд, отвечая на рукопожатия и объятия. Навстречу ему из дворца выбежали внуки из Второго и Третьего Домов. Эльфы были готовы нести на руках возрождённого Короля, но Финвэ решительно остановил их. Гордо прошествовав к своему дворцу, государь стремительно взбежал на крыльцо и обернулся к собравшимся на площади жителям Тириона.

— Айя нолдоли! Да здравствует мой народ! Я вернулся! — громкий торжествующий голос пронёсся над вечерним городом, над притихшей толпой, тотчас ответившей Королю радостными криками, и одновременно с его кличем вспыхнул свет на вершине маяка.

— Отец, может быть, отдохнёшь с дороги? — осторожно поинтересовался Ноло, когда тирионские внуки прекратили обнимать деда.

— Прошу накрыть столы на площади! Да будет праздник! — величественно взмахнул рукой Нолдоран. — Я хочу быть рядом с моим народом!

— Хорошо, атто, — вздохнув, Арафинвэ ушёл во дворец распоряжаться насчёт пиршества, а Нолофинвэ, облокотившись на мраморные перила крыльца, наблюдал за вновь сошедшим вниз Королём, который крепко обнимал своих верных и целовал эльфиек.

***

Маэглин сидел на самом краю длинного стола, богато украшенного и ломившегося от различных кушаний, диковинных плодов и пузатых бутылей вина. Эльф разглядывал многочисленных родственников и пытался угадать, кто есть кто. Затянувшиеся было от песен Исцеления раны вновь напомнили о себе. Или это грусть заставила истекать кровью его сердце? Всеобщее веселье, охватившее город, не смогло прогнать горестные мысли о несправедливости Владыки Судеб. Сейчас рядом с ним должны сидеть мать с отцом! Так почему он опять в гордом одиночестве? Эх, мам. Как некстати ты уехала искать Тёмного Лорда! Отца, неожиданно поправил сам себя Маэглин. Эол хотел, чтобы все его считали чёрствым и грубым, но душа Ломиона, прозябавшая в ледяных чертогах Мандоса, внезапно была согрета именно теплом любви владыки Нан Эльмота. Тогда Маэглину почудилось, что это душа мамы нашла его, настолько озарилось светом стылое Небытие.

Птица бесшумно скользнула к сыну из тьмы коридора, пощелкала клювом, просвистев заклинание, и душа эльфа превратилась в крошечного сычонка. «Времени нет, за мной,» — Эол сверкнул глазами, устремляясь в обратный путь. Несколько раз им попались служители Мандоса, но тени не замечали полёта двух птиц, бесшумно летевших у самого потолка. Когда до щели, через которую Эол проник в чертоги Владыки Судеб, осталось всего ничего — над головами жутко загрохотал осыпавшийся купол. Высокая волна пламени с гулом прокатилась по коридорам, выжигая всё на своём пути. Сычонок замешкался, оглянувшись назад, затем бестолково заметался под рушившимся сводом, пытаясь увернуться от огромных обломков и не попасть в пламя пожара, охватившего чертоги. Эол вернулся, бесцеремонно сцапал сына цепкими когтями и, лавируя между камнепадом, устремился к расщелине, готовой в любой момент исчезнуть. Вышвырнув Маэглина, протиснулся следом. Теряя остатки сил, вместо полёта начал стремительно падать вниз. Сын сычонком кружился вокруг, но помочь чародею ничем не мог: тот на лету из птицы превращался в эльфа. Лишь ветви громадных древ чуть смягчили и задержали этот скоростной спуск. Маэглин присел на траву рядом с упавшим наземь отцом и тут же вспорхнул, уворачиваясь от взмаха его руки: «Брысь отсюда! Лети к матери! И не смей возвращаться!»

И теперь сын Тёмного Лорда обводил веселящихся эльфов тоскливым взглядом, думая лишь о том, под каким бы благовидным предлогом покинуть праздничное застолье. Внезапно эльф заметил, что приехавшие с ним лорды Первого Дома, сидевшие по правую руку Финвэ, как и он не разделяли всеобщую благость. Странно… Ах да, их родителей тоже не было за столом, и лордов было всего пятеро. Внезапно Ломион съёжился под злобным тяжёлым взглядом, поискал глазами того, кто мог так на него смотреть, но Турукано успел отвернуться к жене. Место рядом с ними почему-то пустовало. Почувствовав, как его накрывает душной чёрной волной ненависти дяди, Маэглин постарался незаметно выскользнуть из-за стола и исчез в танцующей, веселящейся толпе жителей города. Протиснувшись между танцорами к самому дальнему от сверкающего огнями дворца краю площади, эльф прислонился лбом к холодному камню фасада какого-то дома, причудливо украшенного растительными орнаментами.

— Тебе плохо? — до плеча Маэглина дотронулась женская ладонь.

— Идриль? — только и смог выдохнуть Ломион.

— Нет, моё имя Анайрэ, — нолдиэ провела рукой по волосам внука, и тот судорожно сглотнул. — Ноло сказал мне, что сын Арельдэ вернулся из чертогов Мандоса. Но почему ты ранен?

— Да, я — Маэглин, сын Эола Лорда Нан Эльмота и Арэдели Ар-Фейниэль. Т-там всё горело и рушилось… — Ломион пытался понять, кто так ласково мог заговорить с ним. Нолофинвэ — отец мамы, а эта эльфийка очень похожа на… Это его бабушка?

— Маэглин, давай-ка, я отведу тебя к целителям? — Анайрэ заметила, что внук очень бледен, а его глаза лихорадочно блестят в наступивших сумерках. — Это Арэдель нашла тебя в чертогах Намо?

— Н-нет… Отец.

— Арельдэ осталась с ним?

— Д-да, — Маэглин не стал вдаваться в подробности, лихорадочно пытаясь придумать повод убежать прочь, но Анайрэ взяла внука за худую ледяную руку и повела подальше от шумной толпы. Нолдиэ не торопилась, давая Ломиону время осмотреться. Многочисленные разноцветные светильники освещали город, утопавший в зелени цветущих садов.

— Тут очень красиво… — совсем, как в Гондолине, чуть не вырвалось у Маэглина, но он вовремя спохватился. — Мама много рассказывала о Тирионе.

— Тебе нравится? — улыбнулась эльфийка. — При свете Ариэн город ещё краше.

— Я не достоин жить здесь, — вдруг пробормотал Ломион. — Госпожа Анайрэ…

— Прошу, не называй меня так, — бабушка остановилась и, обернувшись к Маэглину, прикоснулась ладонями к мокрому от слёз лицу ссутулившегося внука. — Мы все знаем твою историю, и тебя никто не будет осуждать за прошлую жизнь! Ты достаточно времени провёл в чертогах Намо и успел тысячу раз раскаяться в содеянном.