Если волей поэтов появляются такие полные прилагательные, как птицая, куклая, поэтый, клюквых, гондолых, бутылое, калеких, тыщий, кошие и мн. др., то сама система языка диктует, что слова птица, кукла, поэт, клюква, гондола, калека, тыща, коша можно воспринимать как краткие прилагательные. В таком случае почти любое непроизводное существительное (т. е. не осложненное суффиксами) является потенциальным прилагательным, следовательно, сохраняет в себе способность быть синкретическим именем. Кроме того, поэзия показывает, что любое предметное существительное имеет тенденцию стать признаковым114, так как в процессе функционирования языка оно получает разнообразные коннотации. Например, слово весна может употребляться в сравнительной степени потому, что в сознании человека это не только один из сезонов года, но и время потепления, оживления природы и чувств; слово метро – это не только вид городского транспорта, но и пространство подземной архитектуры. В строке Е. Хорвата Чем мертвее мы, тем церквее земля форма церквее мотивирована тем, что на земле каждая могила с крестом подобна церкви и по внешнему виду, и потому, что это место общения с потусторонним миром. Коннотации появляются не только у существительных, но и у других частей речи. Компаратив местоимения я в строке Хорвата Яее тебя нет самого меня может быть понят примерно так: ‘ты в большей степени я, чем я сам’; формы никогдее у Е. Клюева и никудее у Н. Азаровой вызваны тем, что отрицанию как явлению логики сопутствует эмоция безнадежности. Авторские существительные-определения Синкретизм имени и признака проявляется также при создании таких сочетаний двух существительных, одно из которых выполняет функцию определения (по модели фразеологизмов типа жар-птица, бой-баба, а также заимствованных моделей типа интернет-коммуникация, Кролик-бар)115: Голубь как белая бабочка ходит-ходит, не верь, не верь, что у него утро. И это дни идут назад, на когтях лапы и рёв иллюзий эволюционных, как рвут дожди мои скандал-руки. Не верь, не верь, моё дитя золотое, ты златотканно, и в моих Микенах лист перевёрнут… Свист ста! Виктор Соснора. «Мотивы Феогнида. Энеада» 116 ; Мой дом стоял, как пять столбов, на холме с зеркалами. Топилась печь, холод хорош, а стекла-ртуть зачем-то запотевали. Как говорится, грусть моя не светла, направо дверь-дурь белела. Да в жилах кровь, как мыльный конь, к пункту Б бежала. Виктор Соснора. «Босые листья» 117 ; Вот Гнильпросветуголок кладбища новосельного, гниль-огонек. Вечерами Здесь собираются жмурики — смертожители местных могил Посмотреть в телевизоре розыгрыш черепа… матч Вспомнить попойки гнилушные, бормотушно-багровые ночки, Вспомнить, вздохнуть и вернуться В Червогриб многоместный, растущий сквозь недра земли. Сергей Стратановский. «Вот Гнильпросветуголок…» 118 ; Я обернусь – при синь-луне Моя сестра плывёт в челне. Иное на её лице. Что, госпожа, в твоём ларце? Святынька? Баночка румян? …На поле – войско басурман. Мария Каменкович. «Я человек травы да туч..» 119 ; Лавина холода спрессована в гармошку. Сыграй мне, лёд, свой шлягер на дорожку, вруби мой след в каток мороз-пути И отпусти дышать морозным бунтом. Ольга Залогина. «Впитай меня…» 120 ; Я, превратившись в слух и в голос, в минус, подобный лишь лосю, чьи лоб-лабиринты суть та же голость сучьев, умноженных на в ночи скрипы их… ибо способен минус и к умножению. Разве та Крит-пустота, что застроил Минос, не многократная пустота? Илья Кутик. «Слух и голос» 121 ; В «Обувь»-магазине русалка Кислую состроила мину. Кладбище. Мягкая посадка. Первое время. Тихо-мирно. Плыли бы Летою желанной, Только засыпаны истоки. Здравствуй, солдатик оловянный, Бывший стеклянный, жаростойкий. Ольга Зондберг. «Война» 122. Синкретическое существительное-прилагательное типично для языка фольклора, и эта модель воспроизводится в соответствующей стилизации:
А Господь по берегу похаживает, На омут-стынь будто и не посматривает, Соболиные брови все похмуривает, Томит душеньку-слизь, испытывает. А и Сам-то плетет сети шелковые, Уду ладит снастную, крюкастую, Уду ладит, ворчит-приговаривает: «Вот уж как еще раз Меня да не послушаешь, Как пойдешь без ума смеяся, купатися — Вот годи! Тогда не пощажу, Судом праведным тебя засужу, Отдам тебя ужам – спекулаторам-сторожам, Пустят тя по кругу, стерлядью дочь, Разнесут костоньки на четыре волны! Ну, давай, подплывай, хайло разевай, Хайло пузырявое, гнилой роток Лови в роток сталь-востёр крючок. Крючок глотай, да не спрашивай, На какого уловлю тебя, душа, червя, На того ли на сладкого опарыша, На Моё ли сырое кровь-серденько». Сергей Круглов. «Душе, душе моя…» / «Потопные песни» 123. вернутьсяВспомним ранее процитированное высказывание А. А. Потебни о большей признаковости существительных в древности. В таком случае применительно к современному употреблению можно говорить о реставрации признакового значения существительных на новом этапе развития языка. вернутьсяПодробнее о генетической общности таких сочетаний, восходящих к индоевропейскому синкретизму имени и признака, см.: Зубова 2000: 364–368. |
