– Спасибо, – поблагодарил его Обухов. – Но в таком случае и я попросил бы вас обращаться ко мне на «ты». А то даже неловко как-то.

– А вот этого, простите, я не смогу сделать, – огорчил его Самарин. – Во-первых, привычка, которую из меня невозможно вытравить, а во-вторых, вы все-таки постарше будете, а это – плюс мое уважение к вам, ко многому обязывает.

– Ну, как знаешь, – не стал настаивать хозяин дома и потянулся рукой за хрустальным графином, неизвестно в какой момент оказавшимся на столе. Наполнил бочкообразные стопочки и, как бы извиняясь перед дорогим гостем, произнес: – Оно, конешно, не водка, а самогонь, но могу заверить, что получше монопольки будет.

И, уже поднимая стопку, добавил:

– Ну, будь, Аскольд Владимирович. И поверь, ты мне сегодня праздник сделал.

Проводив взглядом опустевшую стопку Самарина, он подвинул на его край тарелку с солеными огурцами и захрустел, закусывая.

– Небось догадываешься, с каких таких берегов это богатство? Правильно, угадал. Залетных чухонцев прикрываю, и прошу не судить меня за это. И еще скажу в свое оправдание. Не столько за себя с Матреной стараюсь, сколько за тех белобрысых, которые сейчас штаны по углам ищут. Ихнего отца, то есть моего сына, как забрили в шестнадцатом году, так до сих пор по фронтам мотается. За красных воюет, где-то под Тамбовом. А что касается снохи, так мне удалось в госпиталь ее пристроить, что на Васильевском острове. Хоть и маленький паек положен, но все-таки в трудную минуту и он помогал выжить.

Чувствовалось, что ему с трудом давалось это признание, и Самарин, который в последнее время хоть черту готов был служить, лишь бы выжить в этой страшной мясорубке, только сочувственно мотнул головой. Однако Обухов ждал ответа, возможно, слов понимания того, до какого он дна опустился – заведующий уголовным столом сыскного отдела полицейской части на Лиговке, и Самарин сказал то, что думал:

– Никто вас за это осудить не сможет, Кузьма Иванович. Никто! Тем более сейчас, когда вся Россия поставлена раком, и не мы тому виной. Так что, не будем талдычить об этом и перейдем к делу. И вот о чем я хотел бы попросить… Кстати, – вскинулся он, – перед вами сидит член Оценочно-антикварной комиссии, которую возглавляет Максим Горький.

– Ни хрена себе! – то ли изумился, то ли действительно порадовался за Самарина Обухов. – И чего же эта самая комиссия делает?

– Пока что ничего особенного не сделала, потому что только что создана, однако полномочия у нее большие и, насколько я догадываюсь, кое-кому она кислород перекроет.

И он вкратце поведал о тех задачах Оценочно-антикварной комиссии, о которых рассказал ему Луначарский.

– Планы великие, – не без скепсиса в голосе произнес хозяин дома, – но кто же те несчастные, кому твоя комиссия намеревается перекрыть дыхалку?

– То есть, ты хочешь спросить, кто из сильных мира сего будет мешать ее работе?

– Так точно, именно это я и хотел бы уточнить.

– Ну, насколько я догадываюсь, в первую очередь это господа из Петросовета и, само собой, Петроградское ЧК, которое, имея свои официальные пять процентов от каждой акции по экспроприации, пытается присовокупить к ним еще пятьдесят пять с гаком. Но не в процентах дело. Самое главное то, что вся эта экспроприация проходит под пролетарскими лозунгами, однако без каких-либо документов и протоколов изъятия, что, само собой, противозаконно и недопустимо. К тому же неизвестно, куда уходят реквизированные ювелирные изделия, бриллианты баснословной ценности и камушки в оправе из чистого золота.

Сверля насмешливым взглядом гостя, Обухов, как на больного, смотрел на Самарина.

– Ты хоть понимаешь, что ты сейчас говоришь? – Он сделал ударение на слове «что». – Да вас те же товарищи чекисты с дерьмом смешают и по столбам развешают как врагов революции. Я уж не говорю о хозяине города, который просто растопчет вашу комиссию вместе с пролетарским писателем и даже не оглянется при этом.

– А вот тут вы глубоко ошибаетесь, господин Обухов, – возразил Самарин. – И господину Зиновьеву, и питерским чекистам придется считаться с комиссией хотя бы только потому, что декрет о ее создании подписан лично Лениным.

Он замолчал, пытливо взирая на хозяина дома, молчал и Обухов. Наконец, он потянулся рукой за графинчиком и, уже разливая самогонку по стопкам, умиротворенным баском произнес:

– Ленин, конечно, это серьезно, однако, и питерские не лыком шиты. Короче, нашему бы теляти да волка съесть. Так что, выпьем за это.

Когда хрустели наполовину разломленным соленым огурцом, от аромата которого можно было с ума сойти, в комнату с блюдом в руках, на котором праздничной горкой горбатилась разваристая картошка, вошла хозяйка дома.

– Прошу отобедать, а разговоры разговаривать потом будете.

И вновь Самарин едва не поперхнулся слюной – второй раз за вторые сутки.

Посидев за столом – для приличия – минут пятнадцать, хозяйка дома ушла к внукам, и вконец расслабившийся Самарин с горечью в голосе произнес:

– Слушайте, Кузьма Иванович, если мое дело не выгорит или в чем-то не угожу Горькому, все-таки пролетарский писатель, мировой значимости величина, возьмете меня в помощники? Это я серьезно говорю. Вы меня неплохо знаете: честен, да и силу физическую применить могу, если, конечно, понадобится. Как никак десять лет японской борьбой занимался, черный пояс мало кто в России имеет. Ну, так что, возьмете?

– Возьму, – буркнул в усы Обухов и вновь потянулся за графинчиком. – Но пока что давай с твоим делом закончим, выкладывай все начистоту. Догадываюсь, что не затем только пришел, чтобы доложить мне о создании вашей комиссии.

– Что ж, можно и начистоту. – Самарин вытер руки чистеньким полотенцем, которое хозяйка предусмотрительно положила по правую сторону от тарелки, спросил негромко: – Надеюсь, вы в курсе того ночного налета, когда было ограблено норвежское посольство?

– Так, кто же об этом на Лиговке не знает?

– Ну и что вы о нем думаете?

– О чем?

– Об этом налете.

Хозяин дома невнятно пожал плечами.

– А ради чего я об этом должен был думать? – искренне возмутился Обухов. – У новой власти и милиция есть, и всесильная чека, вот они пускай и думают, а я, считай, уже отдумался, когда в восемнадцатом году вместо положенной мне пенсии по морде от новой власти схлопотал. Спасибо еще господам чекистам, что к стенке не поставили как врага народа.

Самарин был готов к подобному ответу.

– Ну, а если я лично попрошу вас об одном одолжении?

Не скрывая своего удивления, Обухов уставился на гостя.

– А тебе-то какое дело до этого налета?

– Сейчас объясню.

И Самарин, не вдаваясь в подробности, рассказал о той задаче, которую возложили на него Луначарский с Горьким. А также рассказал и о том, что удалось узнать от сотрудников Норвежского посольства в Петрограде.

– И ты, выходит, желаешь, чтобы я тоже влез в это дело? – уточнил Обухов.

– Ну, не совсем чтобы влез, но хотел бы.

– Это мне понятно, что ты этого хочешь, – хмыкнул в усы Обухов, – но ты мне растолкуй, мне-то зачем это надо? Мне что, своих хлопот мало?

– Согласен, хлопот хватает. Да и резона нет встревать в это дело. Но я лично прошу вас помочь мне кое в чем. Прошу как заведующего уголовным столом сыскного отдела, который лучше всех знает бандитское болото Петрограда.

Самарин замолчал и выжидающе уставился на хозяина дома. От его решения сейчас зависело многое. Молчал и Обухов, осмысливая последние слова гостя. Наконец, вздохнул обреченно, покрутил пальцем ус.

– Ты, Аскольд Владимирович, забыл кое-что уточнить: бывший заведующий уголовным столом сыскного отдела, – с ударением на слове «бывший» произнес он. – А что касаемо всего остального, так и здесь кое-какие поправки внести надо. Бывший заведующий уголовным столом сыскного отдела Кузьма Обухов ЗНАЛ бандитское болото Петербурга, как ты изволил выразиться, но это еще не значит, что он ЗНАЕТ бандитское болото Петрограда. Сам ведь понимаешь, что нынешний Петроград – это не старый добрый Петербург, в котором люди не боялись ходить по Лиговке, когда стемнеет.