Она нащупала кнопку вызова и стала лихорадочно вдавливать ее.

Никогда не любила докторов. Надо сказать, не люблю и сейчас. Вроде бы и благородное дело делают, а все равно. Мне крутили голову в разные стороны, что-то спрашивали. Можно подумать, я была в настроении. Оставалось только лежать и мычать в ответ на все вопросы. Казалось, что я говорю осмысленно, но уже через пару секунд я начинала в этом сомневаться. Тем не менее, за одно только освобождение воздуховода я была готова отдать все карманные.

Несколько минут спустя мы с Боженкой снова остались одни, зная, что это ненадолго.

– Сколько я тут лежу? – спросила я, откашливаясь. Меня предусмотрительно обкололи какой-то дрянью, но боль она все же снимала не полностью. С каждым слогом кто-то словно вкручивал мне в голову огромный винт.

– Шесть дней, – ответила Женя.

Однако.

– А на седьмой Бог заново создал Алексу, – пробормотала я.

Божена сжала мою руку в своей ладони. Я ощутила легкий укол. Совесть, это ты?

Нет, это всего лишь игла капельницы.

– Что произошло? – подумала я вслух.

– Ограбление, – сказала Женя. – Ты помнишь?

Мой чайник покипел еще немножко, пока не пошли бульки.

– Да, – произнесла я, подавив желание кивнуть. – Женя… в тебя стреляли.

Боженка замотала головой.

– Нет, – ответила она. – Меня хотели напугать. Выстрелили куда-то над ухом. А тебя ударили чем-то. Пистолетом, наверное, я не видела.

Мамочки.

– За что? – спросила я, приготовившись услышать самые разные ответы. Женя положила голову мне на грудь, обхватив меня руками. Слезы покатились по ее щекам.

Спасибо, сестренка. Я все поняла.

– Что со мной? – прошептала я. – Почему на мне повязка?

Я попыталась поднести руки к голове, но смогла пошевелить ими лишь настолько, чтобы зарыться пальцами в спутанные волосы сестры.

– На тебе нет повязки, – ответила Женя тускло.

Я моргнула еще раз. Ничего не изменилось.

– Что? – задрожала я. – Как это…

Это что же, я все это время лежала с открытыми глазами?

– Ты смотришь на лампу, – сказала Божена, поднимая голову. – В упор.

Только сейчас я поняла, что с момента пробуждения не видела ровным счетом ничего.

Воображение и обострившиеся чувства воссоздавали мне картину происходящего.

– Женя, – позвала я жалобно.

Я впилась ногтями в ее руку. Шмыгнув носом, Божена погладила меня по голове.

– Я тут, сестренка, – сказала она. – Теперь я тебя не оставлю. Никогда.

* * *

Меня выписали через три недели.

Вам интересно, что я делала все это время? Вы уж простите – ничего.

Лежала почти без движения, вся обколотая с головы до ног. Почти не поднимала голову, поскольку от этого буравящий ее винт сразу приходил в негодность, и затем на его место приносили новый. Чувства были ярче всяких слов.

Темнота развлекалась мною, как ей было угодно. Я готова прозакладывать свою коллекцию комплексов, что Темноте было очень даже хорошо известно, где у меня находится перегородка между «вижу» и не «вижу». Все, что было снаружи, бесцеремонно отсекалось без разговоров. Зато внутри меня ожидала целая феерия красок, словно в качестве издевательской компенсации за пребывание во мраке. Все эти крутящиеся спирали, мерцающие круги и плавающие черточки надоели до такой степени, что я навсегда возненавидела геометрию.

Люди! Вы не представляете, до чего хорошо иметь глаза! Закрыл – и ничего не видно.

Поначалу я даже не думала, что все это надолго. Вообще не представляла, сколько времени продлится этот тихий ужас. Тишина длилась до тех пор, пока я не научилась орать внутрь себя, да еще так, чтобы никто снаружи не слышал. Затем и был сплошной крик. Из тех, что никогда не становятся белым шумом. Крик, который слышен непрерывно, эхом отражаясь внутри меня. Я лежала неподвижно и молча орала так, что потолок порывался улететь.

Кто-то отнял у меня право выбирать, что смотреть, а что нет – вот что давило больше всего. И я не поняла, что мне хотели показать. Внутреннее зрение не имело фокуса – сплошное боковое со всех сторон. Куда бы я ни смотрела, все расплывалось, затухало, увядало и исчезало. Пытаясь смотреть сквозь ничто, я натыкалась на Темноту. За эти годы я так и не поняла, как она выглядит. Она очень умело скрывалась, но не покидала меня никогда.

* * *

Многие люди не могут запомнить показатели своего зрения. Со мной все намного проще.

Левый глаз – ноль, правый глаз – ноль.

У меня даже бумажка соответствующая есть. Мне очень повезло, что я не могу ее прочитать. А то так и не набралась бы духу, честное слово.

Атрофия зрительных нервов.

Оперировать меня не стали. С чем тут возиться? Нервы были сожжены почти полностью. Было сказано: если и появится шанс, то в ближайшие годы. А эти годы еще дай Бог прожить.

Женя, прости меня.

* * *

Первое, что я сделала, когда пришла домой – включила свет.

Тупо, да?

Туфли, тем не менее, снять не забыла. Пока Женя закрывала дверь, я попробовала пройти в свою комнату. Не хотела я расстраивать Боженку своим исхудавшим лицом в огромных темных очках. Я не знала, как выгляжу, но понимала, что не так, как раньше.

Оказалось, что найти что-либо в собственной квартире с закрытыми глазами, прямо скажем, нелегко. Я трижды споткнулась обо что-то, чего даже не сумела припомнить. Но добраться до кровати раньше, чем Женя мне в этом поможет, было делом чести.

На это чести пока хватило.

Я упала на кровать, слушая, как Боженка сидит неподвижно на трескучем стуле у стены. Старалась угадать, что именно ее сейчас одолевает. Была уверена, что обе мы думаем об одном и том же – что каждая из нас не выдержала бы на месте другой. Пыталась себя пожалеть ради приличия, но почувствовала отвращение. И все ждала момента, когда же сестра все-таки поднимется. Была готова к тому, что она уйдет. Я не допускала такой мысли – но мне нужно было быть готовой ко всему. Даже к тому, что никогда не настанет.

Часы тикали особенно громко, отмеривая тянущиеся секунды. Господи, дай мне сил правильно описать этот момент! Божене предстояло не просто что-то сказать или сделать – она должна была взвалить на себя огромный груз с первого же дня и на всю жизнь. И все слова мира, которые она не могла уместить в предложения, все свои перемены в планах на личную жизнь и собственное будущее – все это должно было влиться в один жест. Просто встать.

Мне оставалось лежать, обняв подушку. И слушать.

С еле слышным вздохом Божена поднялась.

Я тут же соскочила с кровати. Это было даже проще, чем лечь – я предусмотрительно по памяти прикинула, как нужно вставать, чтобы сделать это легко и свободно.

– Аля, – выдохнула Божена. – Ложись.

– Нет, родная, – сказала я, безошибочно положив руки ей на плечи. – Я помогу тебе. Я очень старательная.

* * *

В банке Женя больше не работала.

Мне очень хочется сказать, что она отделалась легким испугом, но это неправда. Примерно месяцев шесть ее постоянно дергали различными допросами, не стесняясь вламываться к нам домой без приглашения. Наверное, если бы человек в маске не разбил мне затылок рукояткой пистолета, Божену засудили бы как соучастницу. Я теперь за Женю отвечаю головой.

Расследование, конечно, было серьезное, и проводилось оно отнюдь не ради нас. Из банка было похищено чуть более десяти тысяч долларов. Цена моего зрения. Что желаете приобрести на эти деньги, господа шестеро? Дешевую китайскую развалюху, участок под земледелие, путевку в круиз по Средиземному морю на всю компанию? Не стесняйтесь, клиент всегда прав. Я посижу с закрытыми глазками. Вы же того хотели.

Банк лишился не только замечательного кассира, но и отличного охранника. Андрею пришлось не легче, чем Божене. Ему постоянно ставили в вину то, что он остался в живых и даже практически невредим. Сволочи. Хотите безопасности – снабжайте охранников оружием и усиливайте защиту ваших чертовых банков. Андрей стал чуть ли не единственным человеком, которого Божена была рада видеть в нашей квартире. Я тоже была рада, когда он приходил. Больше ко мне не приходил никто. Где все мои друзья, куда подевались? Теперь я вам не нужна? Вы даже не можете прийти и сказать, что не нужна. Вы заставляете меня самостоятельно догадываться об этом. Жестокие.