Немало сил приложила игумения Леушинского монастыря Таисия, чтобы вновь открыть древнюю обитель. В конце концов, в 1903 году последовал указ Святейшего Синода об учреждении женского монастыря «с таким числом инокинь, какое обитель в состоянии будет прокормить». Первыми насельницами были двадцать леушинских монахинь, а игуменией стала казначейша Леушинской обители мать Серафима.

При монастыре открылись рукодельные классы для девочек и женская церковно-приходская школа. Эту школу монастырь содержал полностью на свои средства: монахини учили детей, кормили их, шили для них школьную форму. Игумения взяла под свою опеку учениц из бедных семей. Она много занималась благотворительностью: поддерживала неимущие крестьянские семьи, помогала бесприданницам выйти замуж, а когда началась война, организовала сбор вещей и денег для воинов и их семей.

Матушка Серафима отличалась удивительной добротой. Даже когда она делала выговор сестре за плохо сделанную работу или нарушение устава, она смотрела на провинившуюся так по-матерински заботливо, что та принимала упрек без обиды и старалась больше не огорчать матушку.

Молодые послушницы обычно с трудом отвыкают от мирских привязанностей. Бывало и так, что за послушницей являлся жених и звал ее домой. Матушка помогала советом. Она умела распознать тех, кто сердцем крепко привязан к прошлой жизни, таким она советовала вернуться в мир.

Мария и сама не раз обращалась к матушке, когда становилось тяжело на душе, когда одолевал дух уныния. Они были почти ровесницами, и Мария удивлялась, насколько духовно опытнее была мать игуменья, а ведь Мария всю жизнь была церковным человеком и хорошо знала Священное Писание.

В 1907 году, когда Мария пришла в обитель, сестринский корпус был уже построен. Трудолюбивые сестры налаживали хозяйство, и к 1917 году оно стало образцовым.

Однако в стране происходило что-то странное. Когда Мария узнала, что Царя теперь в России нет, и что на ектении поминать надо Временное правительство, она заплакала. Появилось предчувствие, что грядут страшные события. Так и вышло.

В начале мая 1918 года из Кириллова прибыла комиссия описывать церковное имущество обители. Однако, в отличие от других монастырей Белозерья, здесь имущество принадлежало не монастырю, а приходу. Крестьяне – члены приходского совета встретили незваных гостей враждебно, не пускали их в храмы. Завязалась потасовка, членов комиссии выгнали. Только благодаря уговорам монастырского священника Иоанна Иванова удалось избежать кровопролития.

Через два дня отца Иоанна арестовали и заключили в тюрьму за «погромную агитацию против Советской власти и против комиссии по учету монастырей Кирилловского уезда». Игумению Серафиму вызвали в следственную комиссию для дачи показаний и оставили под домашним арестом на монастырском подворье в Кириллове.

Через день в монастырь явилась толпа народу: мужики, бабы и даже дети. Они занялись открытым грабежом: ходили по кладовым, по чердакам, по кельям, срывали замки, взламывали сундуки, похищали всё, что попадалось, угрожали сестрам. Такого разбоя монастырь не знал со времен смуты XVII века. Чему удивляться, если большевистские газеты натравливали голодное население на монастыри. А ведь хлеба в обители оставалось только-только прожить до нового урожая. Все запасы изъяли еще зимой: более 500 пудов.

После этого погрома кое-кто из сестер стал уходить из обители в соседние деревни. Крестьяне из приходского совета успокаивали: «Больше такого не будет, поставим вам охрану».

Арестованного отца Иоанна перевезли в Череповецкую тюрьму. Прихожане составили прошение с просьбой помиловать единственного монастырского священника и отвезли бумагу в Череповецкий революционный трибунал, но это не помогло. Службы в монастыре прекратились, по воскресеньям и праздникам сестры ходили за десять верст в Кирилло-Белозерский монастырь, где в единственном действующем храме служил епископ Кирилловский Варсонофий.

Владыка был из тех немногих людей, кто не боялся новой власти и пытался противостоять ей. Он основал в Кириллове Братство православных жен и мужей, цель которого была блюсти чистоту православной веры, охранять церковные святыни и имущество. В день усекновения главы Иоанна Предтечи, Владыка на проповеди сказал прихожанам:

– Против нашего Братства ополчились большевики, признали его контрреволюционным. Мне постоянно угрожают, но я никаких угроз не боюсь и свое дело при Божьей помощи буду вести, хотя бы сейчас меня на расстрел повели. Я не страшусь расстрела, рассуждая, что пуля – это есть ключ, отверзающий двери рая.

В сентябре грянула новая беда. Жил в деревне Сосуново бедный крестьянин Андрей Иудович Костюничев. С приходом к власти большевиков он вступил в партию и возглавил деревенский комитет бедноты. Благодаря ему план по изъятию излишков хлеба у крестьян выполнялся на сто процентов. Спрятать что-либо от настырных продотрядовцев крестьянам не удавалось. Осенним вечером деревенский активист был убит у себя дома выстрелом через окно. Найти стрелявшего не удалось.

Незадолго до этого в столице объявили о начале массовых репрессий, поэтому местная власть на этот выстрел отреагировала без промедления. Появилось постановление Череповецкого ревтрибунала: «Ответить на убийство коммуниста Андрея Костюничева красным террором, а именно: кроме наглых убийц и заговорщиков, подвергнуть расстрелу из числа 52 заложников… 37 человек».

Заложников брали из всех слоев населения: от крестьян до членов городской Думы. Услышав об этом, монахини недоумевали, логика революционеров не укладывалась в голове: убийца не пойман, следствие продолжается, а невинные люди обречены на смерть. Мария, хорошо знавшая историю, вспомнила, что подобные злодейства когда-то в XIV веке вытворял Тамерлан, за что и прослыл непревзойденным по жестокости злодеем. Однако в XX веке его превзошли. И кто же? Те, кто объявил себя борцами за светлое будущее человечества.

Вечером 14 сентября недобрая весть пришла из Кириллова: арестован епископ Варсонофий. А ночью, около 12 часов, когда мать Мария молилась у себя в келье, она услышала на улице шум. В окно увидела, что возле дверей, где был вход в келью игумении, мелькают фонари. Удалось рассмотреть, что люди в шинелях вывели игумению, посадили на подводу и увезли. Мария бросилась к спящей за занавеской соседке:

– Мать Христина, беда! Матушку Серафиму солдаты увезли.

Решили с утра идти вдвоем в Кириллов искать игумению. Едва рассвело, собрали корзинку для передачи в тюрьму и тронулись в путь. Лошадей в монастыре не осталось, всех отобрала новая власть. На подходе к городу увидели ехавшую навстречу телегу, на которой сидели мужик и баба с детьми.

Это наши, ферапонтовсие, – сказала Христина, сама родом из местных крестьян. – Галина с детьми, видно, из Череповца приехала на раннем пароходе, а муж встречать ездил.

Ехавшие тоже узнали своих. Мужик остановил лошадь и заговорил, усмехаясь:

– Что же вы, монашки, игумению свою выдали солдатам? Идет бедная под конвоем, хромает.

– Не шути, лешай, – перебила Галина. – Не солдаты ведут, а чекисты из Череповца. С ними не поспоришь. А с ней ведут и архиерея нашего и еще из мирских кого-то.

Из дальнейшего разговора выяснилось, что конвой ведет арестованных из Кириллова в Горицы по старой дороге, а потом, наверное, повезут пароходом в Череповецкую тюрьму.

Мужик посоветовал:

– Вам скорей будет не через город идти, а в обход, вон по той тропке. Сразу на старую Горицкую дорогу и выйдете. Ход у вас резвый, догоните их еще до пристани.

И правда, догнали. Издалека увидели колонну: человек двадцать солдат с винтовками, а между ними бредут арестованные. Только почему-то вместо того, чтобы идти прямо к пристани колонна свернула с дороги вправо.

– Куда это их повели? – прошептала Мария.

– К горе Золотухе ведут, – так же шепотом отвечала Христина. – Неужто убивать будут?

– Как это, убивать? Ни суда, ни следствия не было. Не может такого быть.