Обиднее и ужаснее всего то, что Дина заранее увидела собственными глазами беду, давно подстерегающую Дарину! Просто в глубине души надеялась, что всё обойдётся, и гроза не разразится. Даже когда у неё в руках оказалась та жуткая ночная фотография, на которой папа несёт Дарину к машине, чтобы увезти её из дома. «Я придумала для нас с Даришей совсем другую сказку!» – с горечью и отчаянием думает Дина. Сказочные истории ведь всегда должны заканчиваться хорошо! Дина ещё не слышала и не читала ни одной, в которой был бы грустный финал: с расставаниями, потерями, разочарованиями. Почему же тогда та, что она сочинила, не сбылась, и конец у неё оказался совсем не счастливый? Как будто какой-то коварный злодей взял да и переписал его.

Мамин голос, шепчущий утешительные слова, теперь кажется очень далёким и чужим. Она уговаривает Дину пойти спать, потому что завтра нужно снова рано вставать, чтобы подготовиться к школе. Но Дина не может подняться с пола. Она больше не чувствует собственных ног – будто их нет вовсе! И её самой – тоже. В коридоре сейчас находится другая девочка. А Дина – где-то там, в неизвестности, рядом с Дариной. Здесь же – только её призрак. Эту незнакомую девочку её мама отводит в детскую. «Почему она её называет моим именем и укладывает в мою кровать?» – удивляется про себя Дина. Она плывёт в комнату следом за этими двумя людьми, потому что призраки не умеют ходить. Но у них и болеть ничего не может, насколько знает Дина, а ей по-прежнему очень больно. Сев рядом с девочкой, мама гладит её по голове и ласково приговаривает, что всё будет хорошо, и Дарина вскоре поправится. А когда ей станет лучше, она вернётся домой, и они все снова будут вместе. «Откуда они знают мою Даришу?» – недоумевает Дина. Мама девочки начинает тихонько напевать колыбельную, которую Дина очень хорошо знает, потому что они с Дариной много раз её слышали перед сном. Может, незнакомке и удастся уснуть под эти звуки, а Дине – вряд ли, потому что в нежный мотив колыбельной то и дело врывается грубый, низкий голос ведьмы, звучащий у неё в голове и непрерывно твердящий: «Мне было жутко смотреть в её глаза. В них нет никакой надежды на улучшение. Никакой надежды. Никакой надежды. Никакой надежды».

Спи, дитя моё, усни!

Сладкий сон к себе мани:

В няньки я к тебе взяла

Ветер, солнце и орла.

Улетел орёл домой;

Солнце скрылось под водой;

Ветер, после трёх ночей,

Мчится к матери своей.

Ветра спрашивает мать:

«Где изволил пропадать?

Али звёзды воевал?

Али волны всё гонял?»

«Не гонял я волн морских,

Звёзд не трогал золотых;

Я дитя оберегал,

Колыбелочку качал!»

Не всякая тайна, которую приходится хранить в сердце, вызывает приятные чувства.

Когда мы с Даришей придумали узелковую азбуку, например, – наш секретный шифр для общения, – мне казалось, что это очень здорово. Что лучшего в жизни и быть не может! Каждый раз, обмениваясь шерстяными ниточками с зашифрованными посланиями, мы улыбались и подмигивали друг другу, как заговорщицы. А если родителей не было дома – громко смеялись. При родителях мы почему-то стеснялись веселиться. Особенно при маме. Как будто боялись нарушить запрет. Но нам ведь мало что запрещали. Тогда почему громкий смех тоже стал тогда нашей тайной, как и узелковая азбука?

Я кручу в руках разноцветные ниточки, наматываю их то на одну руку, то на другую. Это строчки, на которых бугорками выступают узелки-буквы. Они складываются в слова. А те – в предложения. А предложения – в наши с ней истории, которые мы рассказывали друг другу. В нашу с ней общую сказку. Ту, что мы сочиняли вдвоём. Ту, что прервалась однажды на самом важном. И кто знает, когда она продолжится… Всё это было именно таким только для нас с Даришей. Любой другой человек развязал бы все эти узелки, смотал бы ниточки в пёстрые клубки и связал бы из них носки или свитер.

Что здесь «написано»? Когда-то я легко читала те послания, что мы «писали» друг другу на этих ниточках-строчках. Как самые обычные буквы, слова, предложения. Те, которые знакомы абсолютно всем людям. Но с тех пор, как мы расстались с Даришей, я разучилась понимать нашу секретную азбуку. Когда это произошло? Той ужасной ночью, когда папа вынес её на руках из дома и я подумала, что мы с ней больше не увидимся? Не помню. Не знаю. Знаю одно: сейчас для меня эти узелки уже никакие не буквы. Поэтому я, как и любой человек не из нашей с ней сказки, чужой человек, могла бы просто их развязать, смотать в клубок и связать из них что-нибудь. Но я не буду этого делать. Я буду хранить их под матрасом – там же, где сейчас лежит фотография Дариши с огромным зайцем. Потому что в тот день, когда я вспомню нашу азбуку и смогу прочитать эти послания, мы снова увидимся с ней. Никто мне этого не говорил и не обещал. Я просто знаю, что именно так и будет. А помнит ли Дариша нашу азбуку? Смогла бы она сейчас прочитать и понять то, что здесь написано? Прочитать, понять и вспомнить те строчки, которые я всё наматываю и наматываю то на одну руку, то на другую. То на левую, то на правую.

Наша секретная азбука была приятной тайной. Она весело звенела в душе каждый раз, когда мы с Даришей обменивались посланиями на ниточках. А вот когда мама сказала, чтобы я молчала о том, что Дариши давно нет дома и она лечится от очень редкой болезни… И чтобы я на все вопросы отвечала, будто она всё ещё на домашнем обучении… Такую тайну мне хранить очень тяжело. Каждый день моего молчания – новый камень на сердце, и за несколько лет там образовалась целая груда. Иногда я чувствую, что у меня от её тяжести колени подгибаются. Наверно, потому, что это больше похоже не на тайну, а на обман. Обманывать всегда тяжело и неприятно. Но учителя тоже согласились в этом обмане участвовать. Они обещали маме молчать. На уроке литературы, когда мы обсуждали «Капитанскую дочку», нам сказали, будто кроме обычной лжи есть ещё «ложь во спасение». Та, за которую не наказывают. И за которую не должно быть стыдно. Может быть, это она и есть. Врать всем насчёт Дариши, чтобы ей не навредить. Но почему же та груда камней, что собирается день за днём у меня внутри, не становится легче даже тогда, когда я думаю об этом «спасении»? В общем, на обман я всё равно согласилась. Не только потому, что поверила в безобидности этой лжи. А вот почему: я решила, что это – тоже экзамен. Как тест на знание узелковой азбуки. Пока не сдам – не увижусь с Даришей. И ещё я должна получить золотую медаль и красный диплом. Никто мне не говорил и не обещал, что выполнив все эти условия, я обязательно увижусь с сестрой. Я просто знаю, что так и будет.

Аккуратно сматываю нитки-строчки и кладу их обратно под матрас. В школу опаздывать не хочется. Надо собираться поскорее. Если бы Дариша была сейчас здесь, со мной, я бы ей помогла одеться и собрать рюкзак. А вчера вечером – сделать домашние задания по всем предметам. Помню, как помогала ей раньше, когда мы ещё были вместе. Кто с ней рядом теперь там, где она находится? От кого ей ждать помощи? Врачи не считаются. Для них все пациенты, наверно, одинаковые. Все на одно лицо. Возможно, они даже имени её не знают. Или забывают его постоянно. Ладно, неважно. Главное, чтобы они вылечили и вернули мне поскорее Даришу.

Первое время после нашего расставания мне было так непривычно возвращаться в пустую детскую. Когда я пожаловалась на это папе, он ответил: «Человек ко всему привыкает, доча». А мама – что «скоро наша жизнь войдёт в обычную колею». Я не сразу поняла, что такое «колея». Только гораздо позже. Но мне всё равно совсем не понравились ответы моих родителей тогда. Никто из них не сказал почему-то, что всё это ненадолго, потому что Дариша скоро вернётся, а значит, и привыкать ни к чему не нужно. А я ждала именно этих слов.