Если «Песню про Илейку…» можно назвать «подражанием», то к другим текстам на былинные сюжеты это слово применить сложно. Так, невозможно назвать имитацией былинного текста стихотворение «Святогор»95. Хоть оно и имеет подзаголовок «былина» и сюжет его отсылает к тексту былины «Святогор и Илья Муромец», но и ритмически, и стилистически стихотворение по сути дела является балладой. Еще большей трансформации подвергнуты былинные тексты о Соловье Будимировиче в стихотворении «Песнь о Будимире»96, которое имеет тот же подзаголовок, но в нем не только не соблюден былинный размер, но и сам текст (контаминация нескольких сюжетов) переработан в сентиментально-романтическом ключе. И уже чисто литературным переложением является стихотворение «Михайло Пóтык»97. Текст былины, под заглавием «Поток Михайло Иванович», мог быть известен Мережковскому из хрестоматии П. Полевого98, которая предлагалась для старших классов третьей гимназии по программе словесности99. Но Мережковский использует только имя героя былины (в беловом автографе отсылая к былинному названию100) и ее зачин. Сам же мистический сюжет, с языческим мотивом совместного погребения умершей коварной жены-оборотня, по имени Авдотьюшка Лиховидьевна, и ее живого супруга, богатыря Михайло Потыка, осложненный сказочным мотивом сражения под землей со змеем (драконом) и мотивом воскрешения, – все это остается за пределами стихотворения. Зачин же до неузнаваемости модифицирован и олитературен (с отсылкой к эпизоду из «Сказки о царе Салтане» Пушкина). Несколько былинных строк об охоте Михайло оформляются в объемный законченный эротический текст – о любви богатыря и лебедя, предваряющий нарратив известного позднего стихотворения Мережковского «Леда», источник которого имеет совсем другой локус. МИХАЙЛО ПÓТЫК Выезжал Михайло Пóтык По родным степям гулять И для князя серых уток, Белых лебедей стрелять. Богатырь в дубраве едет; А вокруг Господень рай: И цветет, и зеленеет, И поет роскошный май… Много гаму в чаще свежей, Пышет негою цветок, Жук гудит, ручей лепечет, Дышит влажный ветерок. Близко взморье, вечер рдеет, Орумянилась листва, Меж стволов сиянье брызжет, И мелькает синева. Наконец простор великий Весь раскрылся перед ним, — Вскрикнул, шапку снял Михайло, Стал глядеть он недвижим… Сколько красок переливных, Сколько чудной ширины! Солнце алое заходит В лоно синей глубины; Теплых заводей изгибы Камышом обрамлены; И едва-едва-то слышен Полусонный бред волны… Видит Пóтык по кристаллу Среброструйных светлых вод, Величаво колыхаясь, Лебедь белая плывет. Лебедь белая в коронку, В золотую, убралась, Шея стройно перегнулась, Грудь высоко поднялась. Все-то, все в ней так приглядно, Что не может краше быть. Захотелося Михайле Эту лебедь раздобыть!.. «Ты, лебедка, пригодишься Княженецкому столу!» — Мыслил Пóтык, на тугой лук Он накладывал стрелу. Но раздался звук чудесный, Яркой трелью прозвенел, Голос песнею небесной, Изнывая, полетел!.. Это ль голос лебединый? Полн призывом и мольбой, Полон былию старинной, И отрадой, и тоской. Вон рои прибрежных лилий Призадумалися вдруг; И головки наклонили От блаженства и от мук. Вон спешит лучом последним Зорька лебедь приласкать; Стала звездочка, бледнея, От восторга трепетать… Жадно, жадно Пóтык внемлет, Разгорелися глаза, А уста полуоткрыты, Блещет сладкая слеза… И давным-давно скатилась Стрелка меткая из рук, На песок скользнул прибрежный Богатырский мощный лук. Песня смолкла; Пóтык вздрогнул; В изумрудных камышах Что-то близко зашуршало, Заплескалося в струях… И спрыгнул с коня Михайло, В воду он ступил ногой. Встречу лебедь забелела Грудью выгнутой, крутой. И коронка золотая Блещет скатным жемчугом. И на белых крыльях перья Отливают серебром. Лебедь смотрит на Михайлу И с доверьем, и с мольбой, — Мощный Пóтык устыдился, Что грозил он ей стрелой… И взаправду ль это лебедь? Что же сердце так дрожит, Новым чувством изнывает, Рвется, молит и кипит? Богатырь склонился тихо, Шею птицы обнял вдруг… И она, ласкаясь, ею Обвила его вокруг. И восторгом, и надеждой Упоен и опьянен: «Ох! Рассыпьтесь злые чары!» Вне себя воскликнул он… И о чудо! Проскользнуло Между рук его в тот миг, Будто тело молодое, И раздался резвый крик. Дева юная стояла Перед ним в нагой красе. Стан волшебный скрыт стыдливо В русой, шелковой косе. Над челом корона блещет, Губки рдеют и горят Благодарною улыбкой; Много чудного сулят!.. А уж в очи кто заглянет — Тот как раз сойдет с ума: Так страшит, чарует, мучит Их синеющая тьма. Вдруг в лобзании невольном Их уста, дрожа, слились, Грудь к груди прижалась страстно, Руки жаркие сплелись. Глухоморие пустынно, Вкруг – немая тишина Только ночь с небес струится, Бредит сонная волна… вернутьсяИРЛИ. Ф. 649. Оп. 4. Ед. хр. 234. Л. 61–62 об.; ИРЛИ. № 24269. Л. 151–153 об. Датировано 30 апреля 1880 г., т. е. написано было в пятом классе. вернутьсяИРЛИ. № 24269. Л. 57–60 об. Датируется августом 1880 г., т. е. написано после окончания пятого класса. вернутьсяИРЛИ. № 24269. Л. 127–130; ИРЛИ. № 24267. Л. 12–15 об. Датировано 29 декабря 1880 г., т. е. написано в шестом классе. вернутьсяПолевой П. Н. Учебная русская хрестоматия с толкованиями. Ч. 3. СПб., 1872. С. 19–24. Эта былина попала в поле зрения поэтов: так, Мережковский мог знать шуточное стихотворение «Поток-богатырь» А. К. Толстого (опубликовано в 1871 г. под заглавием «Песня о Потоке-богатыре»), которое хоть и использует фольклорные лексику и образы, но не имеет никакого отношения к жутковатому былинному сюжету. вернутьсяЦГИА СПб. Ф. 439. Оп. 1. Д. 5089. Л. 7 об. вернуться«По указанию стиха из народной былины: „Есть Михайло Пóтык сын Иванович“ я решился сохранить ударение на первом слоге» (ИРЛИ. № 24269. Л. 127). |