Я сижу на кровати и пытаюсь привести свои волосы в порядок, когда входит Кирнан, даже не потрудившись постучать. Он тихо ругается, когда видит, что я не готова, и быстро застегивает расстегнутые пуговицы. Затем он берет щетку и собирает мои волосы, прежде чем закрепить шляпу и вытянуть несколько передних локонов.

Все это занимает меньше двух минут. Выражение лица Кирнана безразличное, деловитое, когда он поворачивает меня, проверяя мой внешний вид. Такое его поведение просто сейсмический сдвиг по сравнению с тем, что было несколько недель назад (ну, по крайней мере, для меня это было несколько недель назад), когда он помогал мне надевать одежду 1905 года, которую держал в магазине Джесса. Тогда его пальцы задерживались на моей коже, будто он искал какой-то предлог для физического контакта.

А теперь он словно одевает ребенка, который опаздывает на школьный автобус… ребенка, который ему не особенно-то и нравится. Я знаю, что у меня не может быть и того и другого. Мне следовало бы вздохнуть с облегчением, и в каком-то смысле так оно и есть. Но этот сдвиг в его личности слишком резок, слишком экстремален, чтобы я могла просто принять его без вопросов, особенно после того, как Джулия усомнилась в его лояльности. Я не знаю, что изменило его, что превратило его в человека, которого я едва узнаю, но нам нужно поговорить.

Я хватаю его за руку, когда он прячет щетку в ящик стола. Он снова отстраняется и бросает мне на колени черную бархатную ленту.

– Повесь сюда свой ключ. На шнуре он выглядит глупо.

Ленточка покороче определенно лучше выглядит с платьем, и так Гудини точно заметит ключ, но опять же, его слова и этот тон будто совсем чужие. Я прикрепляю ключ к ленте и завязываю его на шее.

– Так лучше? – спрашиваю я с неуверенной улыбкой.

– Сойдет, – он протягивает мне вечернюю сумочку. – А теперь, может, уже пойдем?

Улыбка застывает на моем лице.

– Кирнан, кто-то помочился в твой кофе? Почему ты так себя ведешь?

Он раздраженно фыркает и отвечает с притворным терпением:

– Кейт, нам надо идти, иначе мы опоздаем. Сделай мне одолжение и постарайся вести себя серьезно.

И тон его голоса, и слова как пощечина. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, и отвожу взгляд, чтобы скрыть их. Когда я оглядываюсь назад, на его лице мелькает что-то похожее на раскаяние, но он быстро берет себя в руки.

– Ясно, – я выхватываю кошелек у него из рук. – Но как только мы закончим, ты расскажешь мне, что, черт возьми, с тобой происходит.

Кирнан не преувеличивал. Ипподром находится менее чем в трех минутах езды от отеля «Куинс». Первые два квартала мы идем по дощатому настилу. Стаи чаек носятся по пляжу, и он в значительной степени принадлежит только им. Одна одинокая пара жмется друг к другу на плавучем бревне в метре или около того за пределами досягаемости прилива. Здесь холодно – достаточно холодно, чтобы я пожалела, что Кирнан не добавил к моему костюму пальто, а не этот бесполезный плащ.

Театр находится в квартале от берега. Здесь свободная рассадка, и люди уже толпятся, поэтому, возможно, Кирнан был прав, предложив приехать пораньше. Конечно, он легко мог бы установить координаты так, чтобы я переместилась за час или два до начала шоу, и избежать спешки в последнюю минуту.

Мы протискиваемся в переднюю часть театра, чтобы я была на месте, как только они начнут звать добровольцев. Кирнан положил молоток и гвозди в маленькую вечернюю сумочку, которую я держу в руках, и из нее теперь торчит рукоять. Это выглядит глупо, и я задаюсь вопросом, не переигрывает ли подготовка Кирнана мою роль беспомощной маленькой женщины.

Когда мы входим в роскошный красный зал, перед нами примерно триста мест, поэтому мое первое впечатление – он гораздо меньше того, что был в парке Норумбега, где Кирнан исполнял свой номер Будини. Затем я смотрю вверх и вижу, что над нами два уровня сидений. Большинство этих мест уже заполнено, поэтому я предполагаю, что это менее дорогой вариант.

Я нахожу два свободных стула во втором ряду, чуть левее центра. Кирнан кладет свою программу на сиденье рядом со мной и говорит, что вернется позже.

– Не спускай глаз с режиссера, – он кивает на приоткрытую дверь сбоку сцены. – Затем громко объяви, что у тебя есть молоток и гвозди. И не обижайся, если они будут смеяться над тобой.

– А почему я должна принимать это на свой счет? Я не выбирала этот костюм, поэтому они будут смеяться над тобой, а не надо мной.

На его лице проявляется слабый призрак его старой усмешки, но почти сразу же исчезает. Он направляется в дальнюю часть театра. Места вокруг меня начинают заполняться в течение следующих нескольких минут, и добрая четверть зрителей держит молотки и гвозди.

В конце концов, какой-то измученный мужчина толкает дверь и открывает ее. Он оглядывается и снова исчезает. Примерно через минуту он возвращается с маленьким блокнотом в руках.

– Я вижу гораздо больше молотков, чем мы ожидали. Мистер Гудини был бы очень рад, если бы каждый из вас забил гвоздь или два, но я думаю, что местная пожарная команда может посоветовать не пускать толпу на сцену. Поэтому мы выберем четную дюжину людей.

Руки взлетают вверх. Некоторые добровольцы, все мужчины, встают. Некоторые из них выглядят как профессиональные борцы, если они вообще есть в 1905 году. Я энергично машу рукой, но режиссер меня не замечает. Он протягивает маленький листок бумаги шести или семи мужчинам, явно собираясь выбрать самого крупного и мускулистого.

Тот факт, что я на одну-две головы ниже всех окружающих, мне не помогает. Хотя стул не выглядит особенно прочным, он должен выдержать мой вес, поэтому я забираюсь наверх. Как только я восстанавливаю равновесие, я машу сумочкой.

– Выберите меня!

Несколько человек вокруг меня начинают смеяться. К ним примешивается еще и несколько насмешек.

– Вы выбрали только мужчин, – я внезапно осознаю свой американский акцент в море британцев и тот факт, что все смотрят на меня. – Мне кажется, вы им заплатили. Почему бы не дать девушке шанс?

Управляющий закатывает глаза.

– Да, пусть будет чертова дюжина, – кричит кто-то с задних рядов.

– Держу пари, что она все равно не сможет попасть в этот чертов гвоздь. Дайте нам что-нибудь, над чем можно посмеяться. – Этот голос явно принадлежит Кирнану, и большинство мужчин усмехаются.

Женщина, стоящая впереди, бросает в сторону Кирнана неприязненный взгляд:

– Двенадцать мужчин и ни одной женщины – это едва ли справедливо.

Другой мужчина кричит:

– А я говорю, дай им молоток, и, может быть, они перестанут тявкать о том, что хотят голосовать.

Думаю, во фразе «дайте им молоток» был подтекст. Очевидно, женщина, которая попросила немного гендерного равенства, согласна, потому что ее губы сжимаются.

Режиссер пожимает плечами.

– Ладно, пусть будет чертова дюжина. Если что-то случится с мистером Гудини, это будет на вашей совести, леди, – он отрывает еще один клочок бумаги и протягивает мне. – А теперь слезайте со стула и ведите себя прилично.

Он оглядывается на тех остальных, кого выбрал.

– Представление пройдет в конце шоу. Когда вынесут ящик, вы выйдете на сцену. Гудини, скорее всего, немного пошутит, потом залезет внутрь, и мы закроем крышку. Каждый из вас подойдет по очереди. По два гвоздя на каждого – время не резиновое.

Он проскальзывает обратно за дверь сцены, и я опускаюсь на стул.

Кирнан возвращается минут через десять и садится на свое место.

– Здорово справилась.

Я фыркаю:

– Не надо мне этого. Я слышала, что ты там говорил.

– Просто разогревал толпу. Проверенная временем практика как среди шоуменов, так и среди политиков. Когда ты поднимешься туда, убедись, что находишься в начале очереди, прежде чем они закроют ящик. Я сунул несколько шиллингов парню, стоящему сзади, и велел ему крикнуть: «дамы вперед», так что, думаю, проблем не возникнет, – он быстро пробегает глазами по мне, а затем его взгляд задерживается на моей груди. Но без задних мыслей, он будто только оценивает эффект. – Сними этот плащик и оставь его здесь.