Ножки его стула с грохотом приземлились на землю, и Ной в ужасе уставился на меня.

– Ты лезешь к моей семьей из-за эссе в колледж?

– Нет! Господи! Я лишь говорю, что больше ничего из этого не получу.

– Да твое эссе вообще роли не играет. Только твои оценки и кругозор.

Его слова меня задели, ведь я боялась, что он прав. Да, у меня были хорошие оценки, но они гроша ломаного не стоили, а, присоединившись к какому-нибудь клубу, я разве расширю свой кругозор? Вряд ли. Чтобы убедить колледжи предоставить мне стипендию, я должна написать хорошее эссе.

Поэтому я ужалила его в ответ:

– Неужели? А тут я начинаю прикидывать, сколько денег пожертвовала твоя семья.

Ной резко выпрямился.

– Я поступил в колледж не из-за денег семьи.

– Я такого и не говорила. – Намеренно безразлично я пожала плечами. – Хотя мне попадалась статья о том, что некоторые выдающиеся учебные заведения часто принимают детей благотворителей.

– Моя семья жертвует деньги колледжам, в которых они учились. Пожертвования выпускников.

– Верно. – Я с невинным видом вытаращила глаза. – И, я так понимаю, ты поступаешь не в одно из таких заведений?

– Ну ты и… – Ной поджал губы и покачал головой.

Стерва? Зараза? Та еще штучка? Возможно. Я вздохнула.

– Извини. Я не хотела набрасываться на тебя с обвинениями. Ты меня напрягаешь.

– Я напрягаю тебя?

– Да! Я не думала, что встречусь с такой враждебностью, если я загляну в бабушкино прошлое. И я не хотела грубить насчет колледжа. Я… не знаю… нервничаю из-за учебы, поступления и денег. Ты прав. Может, мое эссе вообще не важно. – Я робко и виновато улыбнулась.

Ной не смотрел на меня.

Вот тебе и перемирие. Я опустила глаза.

– Я поступаю в Гарвард, – после длительной паузы произнес Ной. Я оторвала глаза от своей кружки и увидела, что он упрямо смотрит в сторону, а на щеках у него появились два ярко-красных пятна. – Моя семья вносит пожертвования.

Оу. Я наступила на больную мозоль.

– Но у меня правда хорошие отметки. – Наконец Ной снова на меня посмотрел. – Я лучший выпускник.

Ну еще бы.

– Учеба начинается осенью? – в знак примирения спросила я. – Что будешь изучать?

– Экономику.

– Класс. А ты хочешь заниматься… экономикой? – Ого, блестяще. За навыки светской беседы я получу пулитцеровскую премию.

У него дрогнули губы.

– В планах экономика на старших курсах, а потом школа бизнеса.

Да уж, все мои познания о школах бизнеса исходили от старшей кузины Сары в виде ее презрения к учащимся в бизнес-школах, с которыми она знакомилась в Тиндере.

– Выходит, ты хочешь вести бизнес?

– Это своего рода сделка.

С минуту я обдумывала его слова.

– О. То есть… компания твоего отца?..

Ной резко кивнул.

– Хм. – Я попыталась уложить это в голове. Мой жизненный план содержал немного пунктов. Поступить в колледж. Получить диплом. Найти работу. Обеспечивать родителей в старости (и брата, если появится необходимость). – А ты хочешь работать на «Барбанел»?

– Желание тут ни при чем. Я обязан.

– То есть ты ведь не обязан быть обязанным. – Ноя не развеселили мои шарады.

Я медленно сложила дважды два. Эдвард Барбанел, председатель правления, унаследовал фирму от своего отца и к сегодняшнему дню превратил ее в империю. Гарри Барбанел, отец Ноя, сейчас был президентом этой компании. Я моргнула.

– Они ведь не рассчитывают, что ты… – Ной приподнял брови. Я нервно рассмеялась. – Ты же не должен брать на себя бразды правления огромной фирмой, если не хочешь.

– Кто-то же должен.

– У тебя нет кузенов? Братьев? Сестер?

– Нет. – Ной допил кофе. – Шира ближе всех мне по возрасту, но она скорее как младшая сестра. Она хочет изучать морских черепах.

– Морских черепах.

– В Эквадоре. Они находятся на грани вымирания.

Я с минуту переваривала новости о морских черепахах. Бедняжки.

– Хорошо, а остальные твои кузены?

– Ни у кого это не вызывает интереса.

– Так и у тебя тоже не вызывает. Почему такую ответственность возложили на тебя? Ты что, старший сын старшего сына?

На его лице промелькнуло смущение.

Боже мой.

– Это же бред. И несправедливо. По отношению к тебе, конечно, но и что насчет остальных?

Ной отвел взгляд, потом снова посмотрел на меня и упрямо спросил:

– Ладно, а ты что собираешься изучать?

Хорошо, я вела себя слишком настырно.

– Я хочу стать историком, но…

– Что «но»?

– Разве это принесет кому-нибудь пользу? Или историки – это современные Кассандры, обреченные выкрикивать предостережения, но мнением которых пренебрегают?

Ной удивился.

– Ты так считаешь?

– Ну, я считаю, что историки нужны, но еще есть ощущение, словно они твердят: «Вот, так и начинается диктатура»; и все такие: «Класс, понял, давайте оставим ваши слова без внимания». Так чем же поможет профессия историка? Вот тебе что помогает? – Я указала на Ноя. – Ну, помимо богатства и управления своим богатством похвальным способом.

– Вот и я! – У нашего столика появилась веселая и бодрая официантка. – Буррито и блинчики.

– Спасибо, – хором повторили мы.

Она просияла:

– Что-нибудь еще?

Мы покачали головами.

Я откусила от блинчика и выяснила, что он удивительно вкусный и восхитительно пропитан маслом.

– Ого, отменные блинчики!

Ной методично разрезал буррито пополам.

– Что сойдет за похвальный способ?

– Что? А, ты про деньги. Ну ты сам знаешь, пожертвования на всякие похвальные случаи и вещи.

– Какие, например?

Я пожала плечами, размазывая два кусочка блинчика на тарелке по кленовому сиропу.

– Вот ты чем увлечен?

Ной перевел на меня взгляд и легонько улыбнулся.

– Я знаю, что считаю похвальным. Я хотел услышать твою версию.

– Ой. – Я вспыхнула от смущения и на мгновение сосредоточила внимание на еде. Почему я предположила, что он захочет объяснять, как оказывает влияние?

Ной сжалился надо мной.

– Мне нравится Фонд охраны природы Нантакета.

– Да? – Если продолжу задавать вопросы, возможно, мое смущение рассосется. – Почему?

Он пожал плечами.

– Мама работает в Экологическом диалоге, бабушка занимается садом, поэтому, наверное, я всегда был настроен на сохранение окружающей среды. И… моя жизнь – это огромный выброс углекислого газа, а моя семья тратит много природных богатств, так что, думаю, восполнять ущерб – это важно.

Я удивленно на него посмотрела.

– Это хорошо.

Ной засмущался и в забытьи уставился вперед. Когда мыслями он вернулся за наш столик, выражение на его лице было непроницаемым. Он наклонился вперед, как шифровщик, столкнувшийся с кодом, который ему никак не взломать.

– Что нужно сделать, чтобы заставить тебя забыть об этом письме?

Я с недоумением посмотрела на Ноя.

– О, я о нем не забуду.

– Почему?

– А почему я должна забыть про него? Как ты смеешь просить меня стереть из памяти историю моей семьи?

– Уверен, есть другие способы разузнать правду. Ты можешь поспрашивать кого-нибудь еще.

– Ты так уверен в этом? – Я наклонила голову. – Вряд ли нацисты оставили много выживших, которые могли бы рассказать нам историю.

Ной замер, а потом резко выдохнул.

– Ты шутишь.

Я улыбнулась. Шах и мат!

– Вообще-то нет.

– Это против правил.

– Знаю. – Вот только на самом деле нельзя отказывать тем, кто хочет разузнать о своих выживших бабушках и дедушках. Это что-то вроде бестактности. Я откусила блинчик.

Ной хмуро посмотрел на меня.

– А почему ты ничего о ней не знаешь?

– Она приехала сюда в раннем детстве, поэтому почти ничего не помнила. Мы не знали, откуда она родом – откуда-то из Германии, – и остались ли у нее там в живых родственники. К тому же ей не нравилось говорить даже о том, что она помнила.

Мама утверждает, что большинство выживших не любят вспоминать прошлое.