…Я искоса глянул на зеркальный шкаф. Утёнок сидел где-то в залежах на стеклянной полке. Иногда он снился.

Телефон всё звонил. Я хотел сбросить, но мазнул глазами по экрану и вздрогнул. Звонила мама.

Я забыл всё, прижал телефон к уху и заорал:

– Мама? Мама!

– Добрый вечер. Это страховой агент. Я говорю с Олегом Петровичем?

Что-то внутри оборвалось.

– Откуда у вас этот телефон?

– Простите, я говорю с Олегом Петровичем?

– Да, да… Откуда у вас этот телефон?

Надежда, полыхнувшая было, прогорела вмиг, оставив в желудке боль, а на языке горький вкус, как от слишком крепкого кофе.

– Я хочу предложить вам услуги по переводу средств со счетов умершего. На имя вашей матери, Ангелины Юрьевны Крыловой, открыты корреспондентские счета в трёх банках. Мы предлагаем перевести деньги быстро и без волокиты. Оплата – три процента от суммы счёта, средства переведут по указанным вами реквизитам в течение шести часов. Поскольку вы ещё несовершеннолетний…

Я затюкал отбой, попал только с третьей попытки, и тактичный женский голос продолжал, продолжал убеждать…

Сумерки сгущались, снег прекратился. Небо на горизонте пошло малиновыми полосами, стало похоже на цирковой шатёр. Отдельные мелкие снежинки всё ещё крутились, поблёскивая в темноте, липли к стёклам. Я понял, что болит голова. Я не помнил, когда ел в последний раз. Может, от голода.

Вышел в кухню. На плите давно не готовили, было зябко. Цветы на окне тоже скукорёжились. Я полез в холодильник, нашёл старые сосиски. Мог бы сварить, но не знал, сколько воды, сколько варить. Содрал шкурку. Сначала от мясного запаха затошнило, но потом я впился в сосиску и уписал за обе щёки – холодную, без соли. Полез за хлебом, но нашёл только сухую дольку в усыпанной крошками хлебнице.

Закат погас, а отца всё не было. Я знал, что он ушёл навсегда, но в голове это всё равно не укладывалось. Наверное, нужно было что-то делать. Какие-то бумаги. Наследство, завещания… Однажды, проходя мимо юрцентра, я видел вывеску с услугами. Среди прочего там было «юридическая помощь при утрате близких». Так что, вероятно, существовали какие-то специальные процедуры.

Я решил, что наутро позвоню отцу, спрошу, что делать. Моя неприязнь к нему, крепнувшая год от года, всю жизнь варилась на медленном огне. А со смертью мамы огонь вспыхнул, и неприязнь выварилась в ненависть – не знаю, на сколько её хватит, прежде чем она свернётся и завоняет на дне котла. Но всё-таки у меня не осталось никого, кроме бати. Не у страховых же агентов спрашивать, что делать дальше.

Как бы то ни было, до восемнадцати я вряд ли смогу сделать что-то сам. До восемнадцати ещё целых три дня. Надо же, как похоже на название… «Без девятнадцати девятнадцать» – был такой спектакль, отец очень его уважал. На премьеру мы ходили втроём; это случилось гораздо позже истории с утёнком, и это был один из немногих вечеров, когда мы были самой нормальной, самой обыкновенной семьёй – до тех пор, пока отец не ушёл за кулисы.

Мы с мамой ждали его в золотистом душном фойе больше часа. Мама, нервная и необычно ласковая, купила мне мороженое в обёртке такой же золотистой, как стены и зеркала, потом – пёструю брошюрку про кукольные театры мира (как будто я о них не знал), потом – липкие леденцы… Стрелки в виде моноклей черепахами ползли по циферблату огромных часов, бати всё не было, я обглодал леденцовые палки, мама обругала отца, схватила меня за руку и повела домой.

Я слышал, как они ругались ночью – сначала шёпотом, потом всё громче. Отец жарко рассказывал о коллекционных куклах, убеждая мать. Говорил, что перуанский театр нынче вечером был проездом через Крапивинск, что у них случился какой-то междусобойчик, что они привезли особую куклу, может быть, ту самую… Ту самую, одну из тех, за которыми он гонялся вот уже несколько лет.

Мама не понимала. Мама злилась. Мама упрашивала его прекратить просаживать деньги, перестать игнорировать сына… Распалившись, начала кричать, обещала, что выкинет всех его кукол. Отец испугался; когда он выпивал средне – не много, но и не мало, – всегда становился боязлив. А в тот вечер, видать, перепало ему на междусобойчике от перуанских коллег…

– Олежек.

Батя позвал так явственно, что я обернулся, чуть не уронив хлебницу. Конечно же, в кухне никого не было. В квартире, во дворе – тоже. Во всём мире не было никого кроме вновь рухнувшего с небес снега. Он падал, как крупинки фольги, совсем как искусственный. Отец в декабре резал такой из фантиков – собирал их весь год, а потом пускал на спектакли: под Новый год наступал сезон «Серой мельницы», а там как раз требовалось много снега. В хорошем настроении батя звал резать снег и меня. В особо хорошем позволял протирать перед спектаклем наших домашних кукол – но только угрюмую русалку Арабеллу, длинноносую светленькую Изольду, белобрысого Мельника и престарелого Звездочёта. Остальных троих – толстяка Кабалета и рыжебородых близнецов Онджея и Орешету с третьим глазом во лбу – трогать не разрешалось ни за что и никогда. Я спрашивал, почему, но отец молчал, отмахивался. А любопытство разбирало – особенно зимой, когда он почти каждый день увозил кукол в театр, тщательно укладывая в серый ребристый чемодан, устланный бархатом. Любопытство распирало, и однажды, дождавшись, пока бати не будет дома, я полез к запретным куклам. Меня застукала мама.

– Отец ведь просил тебя не трогать этих кукол? – ровным, спокойным голосом спросила она.

От неожиданности я покачнулся на табурете и едва не грохнулся. Мама подхватила меня, помогла слезть. Повторила:

– Ведь просил?

Я хмуро кивнул.

– Так зачем ты полез?

– Хотел посмотреть. Просто посмотреть!

Я вскинул глаза на маму, отчаянно, в третий раз пробормотав:

– Посмотреть! И всё!

– Папа тебе не объяснял, прочему туда лезть не надо?

Её голос начал подрагивать, но тон всё ещё оставался спокойным, даже прохладным. И смотрела она строго, почти рассерженно. Меня эта сердитость изумила: мама редко бывала заодно с отцом, обычно их требования раздёргивали меня на части, приходить юлить, лавировать – с мамой вести себя так, с отцом эдак, с обоими вместе – и вовсе проявлять чудеса изворотливости. А в этот раз, смотри-ка, мама согласна с тем, что велел отец. Я на такое вероломство не рассчитывал. Если бы знал, подгадал бы, пока дома не будет вообще никого.

В общем, на кукол мне поглядеть не удалось. Правда, отругав, мама всё же сжалилась, объяснила, что куклы эти – коллекционные, большая, очень большая ценность. А кроме того, такие безобразные, что навевают дурные сны.

– Это особые куклы, – с нажимом повторила мама. – Герои страшной сказки. Мы с папой не хотим, чтобы ты с ними играл.

Мы с папой. Это «мы с папой» меня так поразило, что я кивнул, даже не обдумав толком, что за такая плохая сказка. «Мы с папой»! Я с детства знал, видел, что отношения у них так себе, шаляй-валяй, не чета киношным семьям. Но после всяких «Денискиных рассказов» так хотелось нормального, весёлого, чтобы просыпаешься, идёшь в кухню – а там мама с папой смеются…

В общем, застило мне мозги это «мы с папой», я всю ночь промечтал, как мы вместе будем по зоопаркам ходить, по бассейнам, по аттракционам… Засыпал такой счастливый. Тем более что, когда отец пришёл, мама его встретила не упрёками, а тихим говором, и батя в ответ не ворчал, а тоже тихонько что-то говорил. Мама засмеялась, и отец ей вторил. Я это слышал сквозь дрёму; решил уж было, что мои мечтания и чаяния сбылись.

Правда, наутро всё пошло-поехало по старому, и день начался с воплей отца.

Глава 3. Куклы

Как и планировал, Олег позвонил отцу наутро. Механический голос отрезал: абонент разговаривает по другой линии. Повинуясь нахлынувшему раздражению, он швырнул телефон по столу, но всё же успел поймать: не лучшие времена, чтобы покупать новый.

Голод мучил ещё с пяти утра; Олег не помнил, спал ли ночью – мерещились то мать, то отец, то воспоминания наплывали, загораживая реальность. Проворочался с боку на бок, прислушиваясь к непривычной тишине. Обычно в родительской комнате то и дело скрипела кровать, кряхтел батя, шлёпали по линолеуму шаги. Иногда мама вставала, бралась за непроверенные рефераты – свет планшета пробивался сквозь щель под дверью, и засыпалось при нём куда легче. А сегодня было тихо. Только бубнёж соседского телевизора сверху, гул холодильника, капанье воды. Нежилые, неживые звуки.