День сегодня очень хороший. Мне это понятно с того самого момента, как я открываю глаза и вижу, как сквозь окно бьет сильный, плотный и в то же время прозрачный свет. Посреди света пульсирует сердцевина, и вот ее и хочется потрогать руками, как будто она живая и теплая. Но это, увы, невозможно.

Я встаю с постели, потому что уже пора. Мое дежурство, конечно же, никогда не заканчивается, таковы условия моего контракта, но начало рабочего дня еще никто не отменял. Ровно в 9-00 я должна быть на Кольце, в машине, с подключенной связью и в полной заправке. А это вам не шуточки – пока погрузишь упаковки с напитками, закусками, супными пакетиками и прочей быстроедой, как я ее называю, пока не перетаскаешь из подъемника в предбаннике всю прочую белиберду, которую заказывали по Интернету Смотрители, а ее иногда скапливается столько, что просто диву даешься, куда она у них уходит, время утечет сквозь пальцы, словно его никогда и не было, и остается только с сожалением думать о том, как много нужного и действительно важного было упущено в эти серые рассветные часы. Но думать мне уже некогда – машина под завязку, бензина по горлышко, связь в ухе, я допиваю первый и последний утренний кофе и выезжаю на обход.

Кольцо сегодня ленивое – то там, то здесь едут редкие машины, сверкая тошнотворно-чистыми ослепительными боками, но то ли все уже проехали, то ли они еще досматривают последние сны, мне непонятно. В мои обязанности не входит докладывать о том, какая ситуация сложилась на дороге, для этого существуют камеры, компьютеры, в конце концов, моя же забота – Смотрители. Без них само существование Кольца было бы немыслимо, они – суть душа, нервы и мышцы кольца, они его кровь и лимфа, и они – моя большая головная боль.

Взять, к примеру, сегодняшний маршрут. Первым делом я должна заехать к Чалому, его заявка висела у меня в компьютере целую неделю, и я всякий раз напоминала Городу о том, что не худо бы помочь родному человечку, тем более что Чалый у нас на хорошем счету, на его участке вот уже вторую неделю ни одного Нарушения, касса у него самая большая, и вообще он душка и умница – мне ли не знать, но Город только отмалчивался. Да и правду сказать – пока найдешь все эти мудреные учебники, которых в Сети нет, потому что они никому, кроме Смотрителей, понадобиться не могут, иногда не одна неделя пройдет. Чалый потому и умница, каких мало, что не хочет терять ни минуты времени, хотя этого добра у Смотрителя, честно говоря, воз и маленькая тележка. Дело его в том и состоит, чтобы просто смотреть – за всем, что происходит в его секторе. Тут Смотритель бог – этого у них не отнимешь. А Чалый – кстати, это я его так назвала, а теперь пристало так, что многие и не хотят знать, есть ли у него настоящее имя, – бог вдвойне, потому что – Старший Смотритель. У нас это как звания в армии – просто так не дают, заслужить надо. У Чалого даже наградные нашивки имеются – за мужество, проявленное во время Нарушений, а опыт у него такой, что все мы рядом с ним – дети малые, Чалый на Кольце с самого начала, поседеть успел на работе, поэтому и кличка такая – волосы у него такого странного серо-пегого цвета, словно у лошади чалой масти. Я знаю, что Чалый не обижается, поэтому, не таясь, кричу в микрофон: Чалый, держись, к тебе первому! А в ответ слышу в наушниках спокойный, словно такой же серый голос Чалого: а куда ты денешься дорогая, мой сектор, как ни крути, первый.

Дом, где ночует Обходчик, ничем не отличается от тех жилищ, в которых обитают Смотрители. Войди я в него с закрытыми глазами, и то, думаю, не потерялась бы. Открываешь серую дверь из стеклопакета и оказываешься в крохотном предбаннике. Здесь еще по-уличному свежо. Слева стоят витрины со всякой съестной и прочей дребеденью, справа – лари с мелкими вещичками на каждый день. Берешь на себя толстую холодную ручку, и ты же в коридоре. Направо – кухонька, вполне пригодная для одного человека, полукруглый стол, две табуретки одна на другой, двухконфорочная плита и узкий, словно кишка, холодильник. Стол придвинут к окну, так что, когда пьешь кофе, глаза по привычке смотрят на Кольцо, провожают машины, перебегают от номера к номеру, как будто ты уже там, мчишься по серебряному полупрозрачному асфальту куда-то так далеко, что не успеваешь даже состариться… Но на самом деле ты сидишь за полупустым столом, и все это тебе еще только предстоит.

Напротив кухни – дверь в туалет и душевая кабина, места на них отведено так мало, что в Смотрители не берут полных, а уж в Обходчики – тем более. Но факт остается фактом – нас каждый месяц аккуратно взвешивают, данные заносят в таинственную компьютерную базу, в которой, по слухам, и заключается весь итог грандиозного социального эксперимента, как любит выражаться наше руководство. Когда-нибудь, добавляет оно же, все это послужит человеческой цивилизации, пожелавшей основать станцию где-нибудь в отдаленном космосе. Сосуществование обособленных групп людей в экстремальных условиях и так далее. Меня к тому времени уже не будет, или, во всяком случае, я перестану служить Обходчиком.

Перед выездом забегаю в туалет, по привычке писаю в пробирку, на стенке которой высвечивается одна полоска. Я облегченно выдыхаю – слава тебе господи, не беременна, значит, одним геморроем меньше. Потом чищу зубы, глядя на свое отражение в круглом затемненном зеркале. Наверное, сюда специально ставят такие странные стекла – в них я всегда выгляжу таинственной незнакомкой из блоковского стихотворения. Вот только шелками и туманами у нас не пахнет – вентиляция в домиках паршивая, но и к этому можно привыкнуть. Человек ко всему приспосабливается, говорила моя директриса, имея в виду, что таким, как мы, выбирать не приходится. Терпи, Мара, терпи, говорю я себе, терпи, и что-нибудь да вытерпишь.

«Мара, выходи скорее, я не могу терпеть!» – раздается из спальни. Значит, Рыжая уже проснулась и, если выглянуть в коридор, наверняка высунула кудлатую огненную голову в дверь спальни. Из комнаты веет теплом ночного, сонного женского тела, я вдыхаю аромат, и утреннего кофе как не бывало. Так хочется вернуться обратно в уютную постель, прижаться к соблазнительному боку и снова погрузиться в сладкий, ничего не значащий утренний сон, даже если Рыжая при этом будет шарить руками по моему телу и рисовать во мне каракули. Но время уже вышло, я выхожу из туалета, чмокаю Рыжую в веснушчатую мягкую щеку и с сожалением закрываю дверь в предбанник. «До скорого, Мара, до скорого, – слышу я в ответ. – В следующий раз привези себе новую зубную щетку!» Она еще издевается надо мной, как будто мне мало того, чем под завязку забита служебная машинка – скромный трудяга-универсал.

И все же она права – мне действительно надо поменять зубную щетку, а то в следующий раз не оберешься проблем на врачебном контроле. Еще, чего доброго, снимут Баллы, а это отразится на Выслуге Лет, и кочуй тогда до старости младшим помощником старшего дворника, как у нас говорят. И все бы ничего, но уж больно мучительно каждый божий день начинать сначала путь куда-нибудь наверх.

Я сажусь в машину, по привычке смотрю вниз. Подо мной шумит многоводное море машин – Балаклавский проспект, чуть в сторону отходит ручеек – съезд к лифту, там уже стоит несколько дорогих черных машин с начищенными до блеска стеклами. Бесшумно садится лифт, открывается передняя дверь, на асфальт выкатывается очередной суперкар, проходит всего минута, плавно опускается передняя стенка, водитель проводит карточку через ридер, открывается задняя дверь, и в лифт заезжает первая машина из тех, которые стоят в очереди. Лифт берет с места в карьер, и вот машина уже стоит на полосе разгона. Еще минута, и она срывается с места, как ужаленная дикой осой, и вот уже я ничего не вижу в легкой утренней дымке. Наверняка, обладатель Золотой или Платиновой карты, думаю я, сколько же я их уже перевидала, пока служу на Кольце.