По-настоящему Абармид начал ходить лишь полгода спустя, но все эти месяцы были наполнены изматывающими тренировками. Он часами нарезал круги по комнатам: сначала на костылях, потом с палочкой, затем без всякой опоры, а еще позже стал навешивать на себя утяжелители, чтобы полностью вернуть ногам былую силу.

Об этой работе не знал никто, кроме жены и детей, но однажды наступил день, когда весь город узнал о его возвращении к жизни. В тот день Ашатаев взял список должников, когда-то написанный для супруги, и начал делать обход своих знакомых.

Первым он навестил приятеля, жившего на соседней улице в красивом двухэтажном особняке – дом был построен не без содействия Абармида. Когда хозяин открыл дверь, он даже не сообразил, что произошло в следующий момент: нос вдруг пронзила ужасная боль, мир опрокинулся вверх тормашками, а откуда-то сверху нависло отрешенное лицо человека, которого все считали пожизненным инвалидом. Сквозь красную пелену он увидел, как Ашатаев занес над ним ногу, бывшую, по слухам, абсолютно безжизненной, а потом ощутил, как эта нога в сапоге сдавила ему грудь – да так, что стало невозможно дышать.

– Ну, сколько ты там мне задолжал? – удивительно спокойным голосом произнес гость. – Три тысячи баксов? Так уж и быть, проценты за три года брать с тебя не буду. Близкий друг, как-никак…

Бережно уложив во внутренний карман деньги, что со слезами на глазах вынул из сейфа окровавленный владелец особняка, бывший мастер спорта отправился на рынок: там содержала ларек предпринимательница средней руки – в свое время Абармид помог ей открыть дело и твердо встать на ноги.

Сказать, что при виде нежданного посетителя торговка была шокирована – значит ничего не сказать. Ее обуял такой ужас, будто она увидела человека, которого накануне проводили в последний путь. Возможно, бедняжка решила, что «вурдалак» сейчас заживо ее съест или прибьет на месте.

Понятно, что ни убивать, ни даже бить ее Ашатаев не стал – хоть и гнида, а все-таки женщина. Он просто устроил в ларьке погром: повыбивал оконные стекла, с мясом вырвал дверцы холодильников, опрокинул прилавок и изуродовал кассовый аппарат, а напоследок уничтожил весь товар, яростно растоптав дорогостоящие продукты своими якобы парализованными ногами.

– Ты давай подсуетись, к вечеру наскреби сколько там мне должна, а я часиков в семь еще раз загляну, – самым миролюбивым тоном сказал Абармид.

Он вытащил из холодильника уцелевший пакет молока, прихватил пару сырков – перекусить в обеденный перерыв – и, сверившись со списком, пошел взимать дань с очередного должника…

К ночи в карманах Ашатаева оказалось столько денег, сколько человек с приличным окладом тогда получал примерно за год работы. В доме наконец появилось вдоволь еды, нищета отступила – казалось бы, все нормализовалось.

Только ни с того ни с сего Абармидом овладела странная апатия, какой у него сроду не было. По характеру необыкновенно деятельный человек, он впервые в жизни ничего не хотел делать, целыми днями валялся в постели («по привычке», грустно шутила жена) и блуждал взглядом по потолку. Вставал только для того, чтобы поесть и сходить в туалет; на робкие предложения супруги прогуляться по городу отвечал презрительным молчанием.

Через несколько недель апатия переросла в тяжелую депрессию, и Ашатаев перестал выходить даже к столу. Взгляд его стал неподвижным, он часами мог, не мигая, смотреть в одну точку, никак не реагируя на домашних.

Однажды поутру жена проснулась и не обнаружила Абармида в постели. Сначала она обрадовалась, подумала, что супруг наконец-то пришел в себя и побежал на улицу делать утреннюю зарядку. Однако потом увидела, что вся его одежда по-прежнему сложена на стуле, а обувь стоит в прихожей.

Женщина страшно испугалась: а вдруг кто-то из знакомых решил отомстить Абармиду за налет и ночью расправился с ним или взял в плен, чтобы потом потребовать с нее выкуп?

Не позволяя себе впасть в истерику, она вызвала милицию, и спустя несколько часов пропавшего обнаружили в парке на краю города. Он был в состоянии, близком к помешательству: посиневший от холода, валялся в одних трусах на опавшей листве, бил себя по щекам и умолял невидимых мучителей прекратить курить и стучать в барабаны. Милиционеры доставили Ашатаева домой и велели жене, уже отчаявшейся увидеть его живым, вызывать санитаров психбольницы.

Она сначала хотела именно так и поступить, но передумала. Позвонила деду Абармида – тот был шаманом в пятом колене – и, вкратце обрисовав ситуацию, пригласила в гости: а вдруг он сможет своим «колдовством» вернуть внуку разум? Старик проворчал в трубку, что звать нужно было раньше, еще до того, как парень попал под колеса грузовика, однако пообещал приехать ближайшим рейсовым автобусом.

Женщина вздохнула с облегчением: она боялась, что родня супруга пошлет ее подальше точно так же, как когда-то он сам, ненавистник всякого «мракобесия», послал своих предков, запретив им появляться на пороге дома.

К приезду деда Абармид успел прийти в себя. Дрожа от холода, он сидел в шерстяном спортивном костюме под тремя одеялами и непрерывно хлюпал носом. Жена уверяла, что он простыл, когда в беспамятстве носился голышом по улицам, но супруг упрямо твердил, что это аллергический насморк: мол, в доме ужасно накурено и он не может дышать.

Старик-шаман, однако, поставил свой диагноз. Едва взглянув на Абармида, он сухо сказал:

– Ну что, внучек, могу тебя поздравить – у тебя шаманская болезнь. Как ни бегал ты от нас, как ни плевался, но от судьбы не уйдешь. Теперь у тебя только два пути – либо стать шаманом, как все в нашем роду, либо умереть.

– От чего умереть? – насмешливо скривился Ашатаев. – От соплей?

– Да, – последовал краткий ответ.

– Слышь, дед, – раздраженно вскрикнул молодой человек, – какого черта ты приперся? Мне и так хреново, хреновей некуда, а ты еще своими сказками масла в огонь подливаешь. Сам, знаешь ли, разберусь со своим здоровьем.

– Не разберешься, – сурово проговорил шаман. – Но выбор всегда за тобой. У твоего отца тоже был выбор, и он тоже решил идти своим путем. Куда это его привело, сам знаешь.

– Дед, уйди, прошу тебя, – устало попросил Абармид, трубно сморкаясь в мокрый платок. – У меня нос совсем не дышит, я не могу разговаривать.

– Хорошо, внук, я ухожу, – спокойно сказал тот, вставая. – Выкарабкивайся сам. Но если все же надумаешь, звони в любой момент. Да, еще: повесь над кроватью этот амулет, он будет тебя охранять. И даже не станет читать нотации.

Старый шаман снял с шеи золотой и серебряный диски, сцепленные черным бархатным шнурком, и протянул оберег внуку. Тот молча отвернулся и закрыл глаза. Улыбнувшись краешками рта, дед положил подарок на постель и бесшумно вышел из комнаты…

Три месяца у Абармида не переставая текло из носа. Слизистая перестала что-либо ощущать, кожа вокруг носа воспалилась и ныла от бесконечного сморкания – врачи же с их мазями и таблетками были бессильны облегчить его страдания. Несчастный переводил в сутки десятки платков и полотенец, жена не успевала их стирать и сушить. От насморка стала непрерывно болеть голова, поэтому Ашатаев не мог спать по ночам.

Вдобавок ко всему у него начались слуховые галлюцинации: чудилось, что кто-то все время шепчет на ухо неразборчивые слова, а на улице будто бы день и ночь бьют в барабаны.

Жизнь снова превратилась в сущий ад. Абармид понял, что еще немного, и он сойдет с ума. На четвертом месяце мучений не выдержал и позвонил деду.

– Сдаюсь, – без предисловий сказал он в трубку. – Делай со мной что хочешь, только избавь от напасти.

Эти слова рассекли жизнь Ашатаева напополам. Произнеся их, Абармид вступил в новую эпоху своего бытия – эпоху шаманизма. Чтобы выжить, ему пришлось научиться существовать по правилам мира, населенного духами, но это означало, что отныне вход в «сад земных наслаждений» был ему заказан. Любая попытка вернуть былое материальное процветание неминуемо привела бы его к гибели, и Абармид сделал свой выбор в пользу жизни…