Когда подрос, решил найти подработку. Знакомые «взрослые» ребята посоветовали поучиться тренерству – как раз в этот период возобновилось давнее увлечение ЗОЖ. И он тоже увлекся. Сначала – любительским, занимался самообучением. Потом решил набрать группу единомышленников.

   «Единомышленники» нашлись практически сразу – ребята со своего же двора. Объединенные общим интересом, они стали почти местной легендой: занимались тренировками с пацанятами, попутно набираясь опыта самостоятельно.

   А потом… потом была та драка, в ходе которой виновным оказался Толька, лучший друг Кирилла. Его посадили бы, примени он силу чуть больше, чем нужно. Но «жертва» отделалась лишь сломанной рукой и двухмесячным гипсом. Да, а еще получением хорошей денежной компенсации «за моральный ущерб», благо у Тольки на тот момент были деньги. Но этого, видимо, показалось мало, и, выйдя «в свет» спустя два месяца, «жертва» решила отомстить. Тольке должно было исполниться двадцать…

   Прошло уже семь лет, но Кириллу на всю жизнь впечатались в память мельчайшие детали.

 Разбитые костяшки рук – наверняка Толька сопротивлялся до последнего.

   Разорванная толстовка с отметинами ножа.

   Одна нога босая, кроссовок валялся неподалеку в луже грязи. Другая нога обута, но носок кроссовка слегка оплавлен – будто об него тушили сигарету.

   И кровь. Всюду – кровь. На мобильном – отпечатки Тольки. На смятой пачке сигарет – капли, брызги. Нос сломан, вместо глаз – заплывшее, посиневшее нечто…

   Кирилл до сих пор не может вспоминать без содрогания звонок друга.

   – Толька? Здоров! Ночь уже, ты…

   – Кир… – в трубке раздается ужасный хрип.

   Сердце обрывается и, похоже, уже никогда не забьется вновь. Он с трудом заставляет себя говорить быстро, четко, по делу:

   – Где ты?

   – В парке…

   Молчание. Прерывистое, свистящее дыхание…

   Одной рукой – в ветровку. Другой – сжимая биту. Ноги сами впрыгивают в кроссовки.

   Он так спешил, что, кажется, даже забыл прикрыть дверь.

   Конечно, в парке на их пятачке уже никого не было. Фонарь освещал пустую аллею.

   «Это что, такая шутка?!» – Кирилл разозлился: второй час ночи, блин! Толька на такую подлость никогда не был способен.

   Он огляделся по сторонам, и…

   Там, у бордюрчика с веселыми цветочками, чернел куль.

   Нет. Это не куль, пояснил себе Кирилл, подходя ближе. Ноги будто сразу стали ватными. Бита выпала из рук и с глухим стуком покатилась по тротуарной плитке.

   – Толька… Толька!

   Врачи сказали, что будут делать все возможное. А он слышал подтекстом, что это конец. И больше всего бесился от собственного бессилия. А еще был обижен на Тольку, который взял и унес с собой имена ублюдков. Хотя кто это был, Кирилл практически не сомневался.

   Мать боялась за него. Он это не просто видел – чувствовал всем своим существом, почти ощущал, как, возвращаясь домой, словно проваливается в ватный обрыв материного страха. Делал вид, что все в порядке. Кажется, даже улыбался. Губами. А глаза оставались сухими. Жесткими. Холодными.

– Кир, я боюсь, – однажды не выдержала мать, – ты как зомби. Ты меня вообще слышишь?

– Слышу, ма.

– Нельзя так. Я все понимаю. Но… тебе жить надо. Дальше жить, понимаешь? Тебе учиться надо, а ты все с мальчиками в тренировки играешь.

– Ма…

– Ты понимаешь, что я просто-напросто боюсь! Я боюсь, что однажды вот так же мне позвонят, и… – она замолчала, наткнувшись на взгляд сына – колючий, тяжелый. – Я за тебя боюсь, сынок, – закончила она тихо.

– Не бойся, мам, – мягко ответил он, отводя взгляд, – за меня не бойся.

***

   Удар. Еще удар. Гулкие звуки в голове. Кровь. Падающее тело. И рев толпы, от которого закладывает уши:

– Сам-со-он!

   Его улыбка – улыбка победителя, больше похожая на звериный оскал.

– Михаил Афанасьевич, вы это видели? – быкообразный охранник заглянул в кабинет шефа.

   Тот сидел, нахмурив лоб и сосредоточенно уставившись в экран большого ноутбука. Лысина блестела от пота.

– Видел, Василий, видел, – наконец изрек он, все так же внимательно изучая видео. – Вот, в записи еще раз прогнал.

– Зверь, настоящий зверь! – восхищенно пробасил охранник.

– Недаром и кликуха – «Самсон», – удовлетворенно ухмыльнулся наконец Михаил Афанасьевич.

– А чо это? – наморщил лоб Василий. – Это кто-то из авторитетных был?

– «Авторитетных», – передразнил его лысый. – Интернетом пользоваться умеешь? Вот и загугли. Все лучше, чем на голых телок пялиться. И да – позови-ка мне этого Самсона.

***

– Вызывали, Михаил Афанасьевич?

   Лысый изучающе взглянул на вошедшего.

– Ну почему сразу «вызывал», Самсон? – лицо расплылось в улыбке, хотя глаза по-прежнему смотрели настороженно. – Просто захотел увидеть победителя и лично пожать ему руку.

   «Победитель» хотел съязвить, что при желании для «пожать руку» можно было бы выйти самостоятельно, но не стал. Тело устало, в голове стучала только одна мысль: поспать хоть пару часиков. Сегодняшний бой оказался…

– …выматывающим. Но я хочу сказать, что ты молоток. Во всех смыслах. Уложил эту башню мышц практически одной левой! Публика в восторге, они тройные ставки делали. Сегодня Арена заработала втрое больше, чем обычно. Благодаря тебе.

   Парень молчал и видел, что эта «ожидательная» тишина напрягала хозяина кабинета. В глазах лысого даже на какой-то момент промелькнул страх. Или показалось?

– Нда. Ты сегодня хорошо поработал, я бы даже сказал: блестяще! Поэтому я тебе даю, кхм, бонус. Десять процентов сверх суммы плюс девочка со стрип-площадки. Выбирай любую, забирай на всю ночь. Как тебе, а?

   «Да спать я хочу, мудила лысый!»

– Спасибо, Михаил Афанасьевич. Я бы лучше отдохнул. Один.

– А, ну ладно, ладно, иди, отдыхай. И вот что, когда проспишься, набери меня. Разговор будет. Серьезный. Хорошо?