– Рай, а что Рай? Название, мечта, бренд. Там жить невозможно. Эти херувимы, эти ангелочки, цветочки,– показуха! Я понимаю Рай, который допотопный. Всё настоящее, все добротное. Я тут, как-то ковырнул балюстраду – а там, вместо камня: крашенная труха. Я там больше часа ни разу не выдерживал… кругом облака, высоко, а я к земле поближе привык.

Дед встал и сделав широкий жест произнёс:

– Пошли на террасу, знакомиться будем с местной братией.

На террасе, куда мы вышли, за столиками сидели люди в разнообразных одеждах, по которым безошибочно можно было определить принадлежность человека к стране и времени, в котором он жил. Здесь были греки, итальянцы, персы, был мой давешний знакомец Эмир, национальность которого я никак не мог понять. Сидевшие пили чай. Так, скорее по привычке, чтобы поддержать учёный разговор и приятное времяпрепровождение. Мы подошли к столику, где расположился Эмир в компании с двумя мужчинами: одним – восточного вида моряком в феске и шальварах и другим – худощавым, смуглым испанцем, похожим на идальго. В бокалах синего стекла дымилась жидкость, похожая на чай. Мы поприветствовали сидящих и сели сами. В ответ на моё представительство, идальго назвался Сервантесом, а турок оказался знаменитым картографом и адмиралом Пири-рейсом. Я тут же вспомнил одну из самых старых карт мира, созданную задолго до испанских и генуэских, которые явно уступали ей в точности. Сервантес был по испански чопорен и молчалив, но на его тонко очерченном лице мелькали страсти почище, чем на страницах его бессмертного произведения.

Было время сиесты, поэтому к веранде стекались все новые группы людей. И вскоре, в окружении молодежи появился Данте, который заметив Эмира и деда Михаила, слегка кивнул им обоим и сел за столик у балюстрады прямо напротив лестницы ведущей к Чистилищу.

– Может подойдёшь? – спросил Эмир у деда указывая на Алигьери.

Дед молча кивнул, поднялся и пошёл к группе обступившей стул и столик за которым сидел Данте. Мне было видно, как дед, подойдя к столику уселся напротив поэта и они обменялись приветствиями, затем, по команде Алигьери, молодёжь отошла в сторонку, а собеседники приступили к переговорам. Я покосился на Сервантеса. Он сидел повернувшись ко мне своим нервным профилем непроницаем и недоступен. Я решил вспомнить свой испанский.

– Разрешите мне отвлечь вас от, несомненно высоких мыслей. – сказал я и увидел, как вздрогнула его удивлённая бровь. Профиль превратился в удлинённое лицо обрамлённое аккуратной испанской бородкой без усов с удивительно умным взглядом чёрно-карих глаз.

– Вы говорите на испанском? – удивился автор Дон Кихота.– Здесь никто не говорит по испански. Здесь все используют общий язык.

– Я два года жил в Барселоне. – признался я,– Было время выучить испанский. А вообще-то, после итальянского учить язык проще.

– Мне сложно общаться здесь, в это старой части Лимба одни греки и латиняне. Вот Эмир и Пири-рейс – они моряки и побывали во многих странах, говорят на многих языках, у них талант. Эмир знает даже русский. Вы знаете этого русского, который говорит с Данте?

– Это мой дед.

– Очень интересный человек. С виду крестьянин, но все уважают его и имеют с ним дело. Он вас пригласил на экскурсию? По виду – вы только, что с Земли.

– Вроде того. – уклончиво ответил я, потому, что толком и сам не знал для чего дед согласился взять меня с собой.

Я с интересом наблюдал за жестикуляциями деда, похоже было, что Михаил и Данте о чём-то договорились, потому-что дед поднялся со стула и быстро направился в нашу сторону. Мне очень хотелось поговорить с Сервантесом о его «Галатее», но я чувствовал, что пора уходить. Данте встал у своего места и, обернувшись, наблюдал, как дед, лавируя между столиков приближается к нам.

– Договорился, – дед подошёл к Эмиру и сделал требовательный, щёлкающий жест пальцами. – Тащи «хабар». Он обещал провести на место без осложнений.

Эмир радостно кивнул и устремился в в своё логово за «выловом – хабаром» – словом за добычей.

Дед обернулся ко мне и подмигнул.

– Будем жить, идём в рай.

Прибежал запыхавшийся Эмир, сунул мешочек деду.

– Здесь всё. – пропыхтел он.

Дед взял мешочек кивнул мне, следовать за ним, и, с достоинством средневекового торговца, двинулся к стоящему, словно античная статуя Данте. Когда мы подошли, он молча пробежал по мне безучастным взглядом, развернулся, словно на строевом смотру и направился к лестнице ведущей в Чистилище. Дед Михаил двинулся за ним, я следом за дедом. Мы направлялись в Рай.

Ангел подозрительно просмотрел на моё лицо, но так, как я шёл в группе с уважаемыми людьми, тем более ведомые Данте, не стал препятствовать, и я, без всяких усилий, попал в Рай. Мне даже обидно стало, ни тебе радости аллилуйя, ни цветов ни музыки небесных сфер. Всё обыденно и просто, как в баню зашёл. Дальше по белокаменной лестнице мы поднялись до большой площади, где гуляли люди в белых же одеждах с одухотворёнными, немного экзальтированными лицами. Побродив среди толпы блаженных, наконец, нашли того, кого искали. Им оказался небольшого росточка крещенный еврей по фамилии Парацельс. Дед сделал мне знак оставаться на месте, а сам вместе с Данте и Парацельсом отошли в сторонку по своды беседки, где о чём-то долго и эмоционально говорили. Похоже разговор шёл о сроках. Еврей явно возмущался , а Данте и Михаил приводили доводы, от которых оппонент, в конце-концов сдался. Дед передал еврею мешок и тот затерялся в толпе. Данте подошёл ко мне первым и сказал:

– Хочешь работать на вечную жизнь? – спросил он напрямую и без обиняков. Его кривой орлиный нос нацелится мне в глаз и я поспешил согласиться.

– Да. – сказал я. – На вечность— согласен. А что надо делать. Это связано с зельем?

– А ты умнее, чем кажешься.

«Это он мне мстит за деда»– улыбнулся я ему в ответ.– «Чванливая цапля!»

– Буду счастлив быть вам полезен.– сказал я разглядывая знаменитый венок, который он, видимо, никогда не снимал.

– Нравится,– горделивая спросил он заметив мой взгляд.

– Вы ещё спрашиваете…

В улочках Лимба было приятно по-земному привычно погружать ноги к пыль и песок улиц. Данте распрощался с нами на ступенях Чистилища и дальнейший путь до террасы мы с дедом проделали вдвоём. Эмир с нетерпением ожидавший нас за столиком, поднялся навстречу деду с выражением крайней нервной возбуждённости.

– Отдал? – спросил он прекрасно видя пустые руки Михаила.

– Нет отобрали, еле ноги унёс!– дед всем свои видом показывал, что вопрос этот оскорбляет его деловые качества.– Если я пошёл с Данте,– как может быть иначе?

– Слава Аллаху! А я весь извёлся.

Эмир, несколько успокоившись, сел на место и залпом осушил свой давно остывший чай. Я осмотрелся. Народу на веранде почти не было. Эпикурейцы сидели у себя за столиком обсуждая вечный вопрос: что первично. Их никто не трогал. Они давно были здесь неизменным атрибутом, декоративным украшением, если хотите вывеской старейшей веранды центральной вертикали загробного мира. Кроме них я заметил личность явно не из этого круга. Она поднялась по винтовой лестнице с нижнего яруса, где был второй круг, и теперь ходила в непосредственной близости возле балюстрады террасы, не осмеливаясь зайти внутрь. Увидев её дед толкнул меня в бок и сказал:

– Гляди Елена Троянская, она частенько приходит сюда.. Ищет Париса. Менелай, в своё время, написал жалобу на неё: мол и здесь ему наставляют рога, наведите порядок, бла, бла, бла… и её отправили на второй круг к сладострастникам. Теперь она по старой памяти приходит сюда, хотя Парис, как любимец Афродиты, живёт давно во дворце богов, на Олимпе. Она забрала его к себе лет двести назад. Бедняжка Елена! Я бы её утешил, но она ищет только его. Любовь—сука.

В наш разговор вмешался Эмир.

– Эй! Забудьте о химерах – думайте о насущном. Нам надо выдвигаться в Нерею.

– Это где? – задал я бестактный вопрос.