Развлечения сводились к игре в карты, засаленная колода которых хранилась у Циклопа и пению блатных песен. Новичка быстро обучили играть в рамс и стос «под интерес», в которых тот вскоре превзошел наставников. В разговорах же обсуждались услышанные на Привозе новости, случившиеся там разборки и похождения Мишки Япончика.

То был знаменитый одесский налетчик, успешно грабивший при всех режимах и считавшийся неуловимым. Заветной мечтой новых Пашиных друзей была попасть в его банду, чтобы повысить квалификацию.

Кроме того, прихватив самодельные факелы из тряпок, вымоченных в нефти, все вместе часто путешествовали по катакомбам, где проживало немало народу. В разветвленных галереях ютились другие группы шпаны, дезертиры и бандиты. Наведывались туда контрабандисты, пряча товары и другой темный люд. Впрочем, сосуществовали все мирно, никто никому не мешал. Все жили по интересам.

Как ни странно, лучше других знал катакомбы Шкет, обладавший особым чутьем выбирать правильный путь и возвращаться обратно. Однажды он даже нашел выход за городом в степи, чем тут же воспользовались. Ночью из катуха* расположенного неподалеку хутора Марко с Циклопом сперли барана, из которого вся компания неделю варила наваристую шурпу.

Пашка же, раздобыв чистый тетрадный лист и огрызок химического карандаша, попросил Шкета изобразить план лабиринта.

– Так это ж не весь, – послюнявил тот грифель.

– Ничего, давай малюй.

Когда тот все сделал (получилось наглядно) аккуратно свернул листок и спрятал в карман, – на всякий случай.

Спустя месяц Пашка нашел работу, помог случай.

Тем ясным ноябрьским днем (осень выдалась долгой и теплой) он как обычно навестил морской порт. У стенки ржавели оставленные командами суда, на рейде дымил трубами британский миноносец, а у одного из причалов разгружался французский пароход. По сходням вверх-вниз бегали с мешками и ящиками на плечах грузчики.

До начала разгрузки Пашка было туда поткнулся, надеясь примкнуть к артели, но его не взяли, – гуляй пацан дальше, хмуро сказал старший.

И теперь, сидя на бухте канатов в стороне и нежась на солнце, он с завистью наблюдал за их спорой работой. Внезапно один из грузчиков, молодой парень, спускавший очередной мешок, оступился и покатился по сходне вместе с ним вниз.

Товарищи бросились к упавшему и подняли, у того была вывихнута нога.

– Слышь, пацан, иди сюда! – махнул Пашке рукой старший. Он, спрыгнув с бухты, подбежал.

– Отвези его домой (протянул купюру), сдача твоя.

Сунув деньги в карман, тот закинул руку парня себе на шею, и оба заковыляли к выходу из порта. Там Пашка нанял пролетку, спросив «куда везти тебя дядя». Авдей, так звали грузчика, назвал Ланжерон. Он находился в десяти минутах езды от порта, на побережье, остановились у небольшой мазанки*, окруженной садом.

Мальчишка расплатился с извозчиком, помог слезть Авдею, поддерживая, завел во двор, а оттуда в хату. Там их встретили его родители, мать стал хлопотать над сыном (нога посинела и распухла) а отец сокрушенно крякнул, – незадача. Потом, окинул мальчишку взглядом, – беспризорник?

– Не,– повертел тот головой. – Ищу работу.

– Ко мне на шаланду пойдешь?

– С радостью,– часто закивал.

Так Пашка стал рыбаком.

Семья оказалась греками по фамилии Васалаки и имела шаланду, на которой отец с братом и сыном ловили ставриду, продавая ее на Привозе. До этого Пашка любил порыбачить у себя в Мелитополе, ловя на удочку в местных ставках окуньков и пескарей. Здесь же рыбалка была совсем другая, сетью. Ранним утром шаланда Васалаки в числе других выходила в море, возвращаясь оттуда под вечер.

Вскоре новый работник научился грести на веслах, выметывать и выбирать снасть, управляться с рулем и парусом. Поскольку наступил зимний сезон, уловы были не богаты, но на жизнь рыбакам хватало.

На базаре дары моря шли нарасхват. Зенон, так звали старшего Васалаки, расплачивался с мальчишкой частью улова и кукурузной мукой, все ходившие в Одессе дензнаки стремительно дешевели.

Жить Пашка продолжал с ребятами, которые теперь регулярно варили уху, мамалыгу* и запекали в углях ставриду.

– Лафа, – чавкая душистый сочный кусок, щурил кошачьи глаза Шкет.

– Угу,– соглашались остальные.

В конце января ударили сильные морозы, а потом за городом неделю гудела канонада, и полыхали зарницы у горизонта, подходила Красная Армия. В центре города спешно эвакуировались военные учреждения, с рейда исчезли французские с английскими миноносцы, а вечером 7-го февраля в Одессу входила кавалерийская бригада Котовского*. Буржуи с интеллигенцией тут же попрятались по домам, простой люд радостно встречал освободителей.

Был в толпе и Пашка с друзьями, радостно швырявшие вверх шапки. Потом он расспрашивал определявшихся на постой бойцов о брате, но никто о нем не слышал. Николай как в воду канул.

Из центра Пашка тут же отправился на Ланжерон, где получил у Васалаки расчет, а утром, направился записываться в Красную Армию.

– И на хрена тебе это надо? – почесываясь и зевая в свете чадящей плошки, спросил Марко. – Мне что красные, что белые, один черт.

– А чтоб такие пацаны как вы, не жили в катакомбах,– чуть подумал Пашка. Затем пожал всем руки и исчез во мраке

– Ты того, если не возьмут, возвращайся! – крикнул вслед Шкет.

Добравшись в центр города, уже расцвеченный красными флагами, парнишка поозирался и подошел к группе бойцов, гревшихся у дымного костра в сквере. У них выяснил, что запись идет на Канатной. Эту улицу он знал, там находились казармы бывшего юнкерского училища, двинул туда.

Часовой на территорию казарм не пустил и кивнул на особняк напротив – топай туда, там набирают. Пашка перешел булыжную мостовую, над входом висел плакат – красный боец в буденовке и с винтовкой тыкал вперед пальцем и слова «Ты записался добровольцем?»

– Это мы враз, – потянул на себя ручку двери мальчишка.

Очередь вопреки ожиданиям, внутри была небольшая, человек пятнадцать.

– Кто крайний?

На него удивленно уставились, а потом один, по виду студент в форменной фуражке и кургузой шинели сказал «я».

– Зря пришел, хлопче, годами не вышел, – пробасил здоровенный дядька в домотканой свитке.

– Тебя не спросил,– огрызнулся Пашка и пристроился сзади. Очередь продвигалась быстро, зачисленные выходили одни с радостными, другие решительными лицами, держа в руках бумажки.

– Следующий, – вышел студент, пряча свою в карман.

В кабинете с высоким потолком и широкими окнами, за столом сидели двое, в гимнастерках перетянутых ремнями, сбоку в красной косынке девушка, передней пишущая машинка «Ундервуд».

– Ты чего пришел, пацан? – не предлагая сесть, поднял бритую голову на Пашку старший.

– Как чего? Записаться в Красную Армию,– сдернул с головы картуз.

– Тебе сколько лет?

– Четырнадцать, – прибавил себе год Пашка.

– Рано тебе еще в армию, топай домой и пригласи следующего.

– И ничего не рано, – упрямо выпятил подбородок. – Я уже раньше служил у красных.

– И где ж это ты служил? – недоверчиво хмыкнул второй, с перевязанной рукой и в кубанке.

– В первом, а потом втором полку 5-й Заднепровской дивизии.

– Кем?

– Сначала вторым номером на пулемете, а потом связным.

После этого оба рассмеялись, – ну и здоров же ты врать парень!

– И ничего я не вру, – обиделся Пашка. – В первом полку у нас был комиссар Трибой, а вторым командовал товарищ Бельский.

– Трибой говоришь? – переглянулся лысый со вторым, а затем, покрутив ручку, снял трубку стоявшего рядом телефона.

– Алло, барышня, мне 8-16. – Петр Иванович? – сказал через минуту. – Здорово, это Смирнов. У нас тут пацан, просится добровольцем, говорит, служил с тобой. Что, подойдешь сам? Добро, ждем (дал отбой).

– Посиди вон там, у окна – ткнул пальцем на короткий ряд стульев. – Варя, пригласи следующего.

Минут через пятнадцать, когда военком* с помощником отпустили очередного добровольца, поздравив с зачислением, дверь открылась в кабинет вошел Трибой. Был он в буденовке со звездой длинной кавалерийской шинели и маузером через плечо.