Вместо ответа, девушка подалась немного вперёд, погрузив мужское естество ещё глубже. Широкие мужские ладони, блуждавшие по мягкому и нежному женскому телу, продолжали возбуждать и без того перевозбуждённую Женевьеву. Похоже, ей нравилось чувствовать себя хрупкой и беззащитной, рядом с высоким и сильным самцом.

После того, как дама сама двинулась навстречу, Говоров стал более активен и напорист. Его движения приобрели более быстрый и размашистый темп. В ответ, барышня принялась размеренно постанывать.

Дурман наслаждения разом развеяли голоса, вдруг донёсшиеся с обратной стороны каютной двери. Герман замер, чуть затаившись. Однако очень скоро голоса начали затихать. Двое мужчин, похоже, успели удалиться на почтительное растояние. Говоров продолжил в несколько ускоренном темпе.

И тут, как назло, утопая в океане удовольствий, Женевьева непроизвольно выкрикнула. Очевидно, в какой-то момент, девушка потеряла над собой контроль. Говоров тотчас зажал её рот своей ладонью.

«Твою ж мать, что ж они так орут?.. – чертыхнулся про себя офицер. – …Причём, орут в самый неподходящий момент».

Вновь прислушавшись к голосам за дверью, ундер-лейтенант понял, что они полностью стихли. То ли ушли, то ли услышав девичий крик, мужчины притихли. Говорову отчего-то стало стыдно. Стыдно за то, что он злостно нарушает дисциплину на судне. Тем не менее, Герман очень скоро успокоил себя мыслью о том, что ни даму, ни его самого – никто не видел. Быть может, лишь услышали короткий окрик. Если в его каюте, далее будет тихо, никто и вовсе не узнает, кому именно принадлежал тот довольный голосок, полный похоти и страсти. И главное, никто не узнает, из какой именно каюты он прозвучал. Потому и продолжал Герман держать свою ладонь на устах Женевьевы до тех самых пор, пока сам глухо не застонал.

– Ох, какое блаженство!.. – с тяжёлым выдохом произнёс офицер. – …Ты прелесть. Такая горячая, такая… Прости, если сделал тебе больно. Я не хотел, просто ты не сказала, а я думал…

– Да, всё нормально… – тихо усмехнулась партнёрша, упоительно потягиваясь на скомканной кровати. – …Не бери в голову. Мне было вовсе не больно. Ведь я не девица. Ранее, у меня уже был мужчина. И не просто мужчина, а штурман с голландской шхуны. Единственное, что я могу о нём сказать: весьма похотливый самец. Здоровый, сильный, не знающий ни сострадания, ни жалости. Однако, как партнёр, он тебе и в подмётке не годиться. Ведь ты гораздо мягче, обходительней… – девушка нежно провела своей мягкой ладошкой по спине Германа.

Не обращая внимания на отпущенный в свой адрес комплимент, на приятное поглаживание, Говоров напрягся всем телом, повторив про себя: «штурман с голландской шхуны».

– Не припомнишь, как звали того штурмана? – офицер пристально глянул в глаза дамы.

– Разве женщина может забыть того мужчину, который, собственно, и сделал из неё женщину… – усмехнулась в ответ длинноволосая блондинка. – …Имя штурмана Ван Дей Кюйст…

И тут Говоров открыл глаза.

Он проснулся. В каюту пробивались первые лучики рассвета.

«Эх, чёрт!.. Ведь я вовсе не успел расспросить Женевьеву о том штурмане. Меж тем, именно с него всё и началось. Точнее, с его колоды… – проговорил про себя ундер-лейтенант, и тотчас его разум посетила несколько неожиданная мысль. – …А быть может, кто-то не пожелал, чтобы я услышал её ответ, потому и не дал он девушки договорить, разбудив меня в самый неподходящий момент.

Ага. Всё же «разбудив». Как не крути, а я действительно проснулся. Выходит, всё происходившее нынешней ночью было исключительно моим сновидением. Да, и хрен с ним, с этим «кем-то», меня разбудившим. Как и с тем чёртовым штурманом…

Непроизвольно Говоров взял в руки колоду. Перебрал её и очень скоро отыскал в ней Женевьеву (то есть, «тройка бубей»).

«Эх, хорошая девочка… – с некоторым сожалением вздохнул Герман. – …Я был бы вовсе не прочь провести с ней ещё одну ночку. Из всех предыдущих барышень, она, пожалуй, оказалась самой лучшей и не только потому, что похвалила меня в сравнении с иным мужчиной… Ну, вот. Вновь вспомнил об этом штурмане. Пожалуй, мне необходимо навсегда выкинуть голландца из своей головы».

Тем не менее, на протяжении всего дня Говоров невольно возвращался своими мыслями именно к Ван Дей Кюйсту. Стоило Герману отвлечься от своих прямых служебных обязанностей, в его разум тотчас же просачивался ряд вопросов. Таких как: почему Ван Дей Кюйст передал колоду карт именно ему? Почему он сам, так легко отказался от фактически бесконечного ночного блаженства? Почему штурман выглядел как старик, если моряки с Фортуны» или та же Женевьева описывает Ван Дей Кюйста, исключительно как крепкого, молодого самца?

Толком, не ответив ни на один из вышеозначенных вопросов, ундер-лейтенант решил дождаться следующей ночи в надежде предметно расспросить о штурмане, уже следующую ночную гостью.

Очередной гостьей каюты ундер-лейтенанта, оказалась Бланка.

Бланке было около девятнадцати. Темноволосая барышня вовсе не пыталась разбудить офицера, не лезла к нему под одеяло, не прижималась, не приставала со своими поцелуями. Она сидела тихой мышкой на самом краешке кровати Говорова и молча ожидала, что будет дальше. И если бы Германа не начал мучиться жаждой, если бы он не проснулся среди ночи с пересохшим горлом, то Бланка возможно и просидела бы так, с краю, до самого утра, до той же поры проспал бы и ундер-лейтенант.

Узнав имя ночной гостьи, Говоров попытался тотчас увлечь её под своё одеяло, однако та не поддалась.

«Может, и к лучшему… – не стал настаивать офицер. – …Вначале, немного поговорим, а уж после, когда дама немного пообвыкнется, мы и перейдём к главному. То есть, к любовным утехам».

– Бланка, тебе ни о чём не говорит имя: Ван Дей Кюйст? – как бы, между прочим, поинтересовался Герман.

– Он извращенец. Ван дей Кюйст лишил меня девственности… – несколько безучастно ответила дама.

– Вот даже как! – едва ли не присвистнул Говоров.

«Вторая девица подряд, которая уже не девица. Причём, как в первом, так и во втором случае, успел-таки наследить именно тот самый голландский штурман. Вот уж точно: наш пострел везде поспел… – усмехнулся про себя Герман и тотчас спохватился. – …Интересно, в каких эпитетах будут описывать свой первый сексуальный опыт те же Карин, Кризанта, Берта или Хейла? А впрочем, с Хейлой, похоже, и без того, всё понятно. Эта дамочка, наверняка, опишет меня, как самого распоследнего злодея…»

– Почему «извращенец»? – меж тем, поинтересовался ундер-лейтенант.

– А как иначе?.. – переспросила Бланка, после чего поведала Говорову довольно-таки занимательную историю.

«…Когда ж голландец затащил меня в постель, мы уже были абсолютно голыми. Я сразу почувствовала, как к моему животу прикоснулось нечто мерзкое. Это был его отвратительный детородный орган. Причём, он был в самом боевом состоянии. Ван Дей Кюйст совершенно не думал его скрывать. Напротив, он старался теснее потереться им о моё тело и прижаться ко мне как можно плотнее.

Я задрожала, когда его крепкая рука легла на мой живот, когда она начала шарить по моим бёдрам. Дыша мне в лицо, своим омерзительным перегаром, голландец ещё и целовал меня в щёку, непрерывно спрашивая: дескать, хорошо ли мне; приятно?

Идиот. О каком возбуждении вообще могла идти тогда речь, когда меня едва не выворачивало от его стойкого запаха: не только алкогольного, но и пота. Дабы не взбесить голландца, я всё же отвечала ему: мол, мне приятно. Сама же отворачивала свой нос как можно дальше в сторону. Тут-то и впился он своими губами в мои губы и принялся подминать меня под себя. Мне оставалось лишь терпеть и исполнять то, что требовал от меня этот бесцеремонный мерзавец.

Лишь в самый последний момент, когда Ван дей Кюйст почти полностью был на мне, я вдруг поняла, что будет лучше, если я сама раздвину ножки. Иначе, в порыве страсти, он их попросту мог сломать. Как только я это сделала, тотчас же почувствовала его омерзительный отросток. Он наглым образом проник в мою нетронутую «девочку». Боль была просто невыносимой. А этот извращенец принялся неистово двигать своим тазом, тереться об меня своим жарким и потным телом. Я уже не могла себя сдерживать, потому и начала стонать. Нет, вовсе не от наслаждения, как очевидно показалось Ван дей Кюйсту, а от дикого жжения, которое причинял мне каждый его толчок.