Александр увидел Ришара, когда тот подошёл к нему вплотную. В одной руке Ален держал большой баул, а в другой трость— только теперь Александр заметил, что агент немного хромает. Они предъявили свои билеты внушительному стюарду в серой униформе и вошли в вагон. Как и пологалось в вагоне первого класса: на полу была расстелена симпатичная ковровая дорожка, а на окнах коридора имелись жалюзи, которые при необходимости, можно было закрыть. Найдя своё купе наши герои побросали багаж и подошли к окнам выходящим на перрон. Ален, открыв окно, закурил сигарету и выпустил дым наружу. Александр смотрел на сутолоку последних минут, которая всегда усиливается перед отправлением поезда. Он увидел, как мимо пробежал сомнительного вида мужчина с большим коричневым чемоданом, а за ним, с большим отставанием, толстый полицейский, который надрывно и со свистом боролся с отдышкой. Парочка стоящая напротив окна продолжала целоваться не обращая ни на кого внимания. Они прощались. Увидев офицерскую русскую бекешу надетую на мужчину, Александр понял, что уезжает молодой офицер, из Русской бригады, вернее, из той уцелевшей её части, что осталась после поражения на «Линии Зигфрида». Они стояли обнявшись пока проводник не дал третий звонок. Офицер оторвался от возлюбленной и, подхватив свой кофр, побежал к дверям вагона. Поезд дернулся и офицер, покачнувшись, всё же устоял в дверях вагона и послал воздушный поцелуй девице стоящей на перроне. Через мгновение он улыбаясь подошёл к псевдожурналистам: радостный, возбужденный и и безумно молодой.

– Господа, я счастлив представиться— сказал он шутливо сделав реверанс, —подпоручик Якушев, Олег Алексеевич – прошу любить и жаловать. – подпоручик счастливо рассмеялся, как мальчишка и добавил:

– Чур я проставляюсь!

Александр переглянулся с Ришаром. Тот пожал плечами, мол— почему нет? От слова произнесённого, до самой выпивки – дистанция нескольких секунд. Не прошло и получаса, как компания, разогретая спиртным уже знала все о графе Якушеве и его большой и дружной семье, о том, с какой радостью встретят дома вернувшегося с того света, выжившего русского солдата. Подпоручик быстро захмелел, и когда Александр с Ришаром вышли проветриться и покурить на какой-то станции, он мирно заснул на диване Кожемяки. Делать было нечего: с Александру пришлось идти спать на его место в соседнем купе. Ночью ему не спалось и он вышел в коридор. За окном была вселенская темнота, лишь кое-где мелькали огоньки в домах, в которых этой ночью не спали и было электричество. Часа в два ночи Алексадра сморило и он ушёл спать.

Утром он проснулся от того, что поезд стоял. Диван напротив пустовал – вагон первого класса был едва заполнен на треть. Война вносила свои коррективы. В Европе опалённой войной путешествовали только самые смелые или те, кому ехать было очень нужно. С начала весны 1917 года согласно «Версальскому договору», Германия была обязана пропускать поезда по свей территории, но война продолжалась. Александр посмотрел в окно и увидел санитарный поезд из которого выгружали раненых. Похоже в Германии дела шли не очень. Во рту у поручика было ощущение, что там всю ночь гадили мерзкие коты, здорово пересохло и хотелось пить. Поискав глазами минералку на столике, он вспомнил, что вчера подпоручик наведывался в своё купе и притащил оттуда две бутылки «Луи Перье». Александр встал с дивана, и пошатываясь, побрёл в своё купе, где спали вчерашние собутыльники. Первое, что бросилось ему в глаза – валяющиеся на столе пустые бутылки и неестественная поза подпоручика Якушева. Он лежал выгнувшись дугой на диване, там, где должен был лежать Александр и открытые глаза его смотрели на угол столика, где валялись недоеденные вчера фрукты. Из груди его торчал предмет похожий на спицу. Остатки хмеля мигом покинули голову Александра, он бросился к спящему Ришару. Тот проснулся мгновенно, будто не спал вовсе, и увидев над собой растерянного капитана, спросил:

– Что?

– Ален, у нас,.. похоже, убийство…

Елизавета Яковлевна Калашникова была очень современной и образованной девушкой. В 1915 году, сменив белую форму «Смольного» на триколор суфражисток, она уехала к деду в Париж, где активно включилась в движение и однажды чуть не попала в полицию, за участие в акциях Розы Люксембург. Там же она встретилась с соратником Владимира Ульянова, который доходчиво объяснил ей, что быть богатым— плохо. Она даже несколько раз заходила с ним на собрания маленькой партии, называвшейся почему-то «большевистской». Дед не одобрял её увлечения, но внучку любил очень и позволял ей многое. Поэтому Лизу удивила и даже напугала та безапелляционностью, с которой он приказал ей срочно выехать в Россию. В дорогу он дал ей саквояж, в котором, кроме червонцев и валюты лежал продолговатый кожаный пенал, обмотанный тесьмой. Его было приказано хранить, как зеницу ока в дороге и передать на хранение отцу по прибытию в Петроград. Яков Фёдорович занимался делами семьи с тех пор, когда Фёдор Яковлевича отдалился от дел и поселился в Париже. Добравшись домой Елизавета побросала вещи посреди большой прихожей, скинула шляпку, модные ботиночки на каблучке французской мастерской «Рошана» и побежала в кабинет отца, чтобы чмокнуть папеньку в его лоб все больше переходящий в лысину. После поцелуев и объятий Лиза вручила отцу баул деда. Тот, достав футляр, он причитал записку находившуюся там вместе с рукописью, и проговорил с досадой:

– Выходит, охота началась…

Он повернулся к дочери и поинтересовался:

– Ну как, ты ещё не нашла себе жениха в Париже? Или ваше женское движение против этих условностей!

– Папенька! – воскликнула Елизавета и обижено надула губки.

– Ну полно, полно…– примирительно проворчал Яков Фёдорович и достал из ящика стола золотую булавку в виде летящего пересмешника, – Вот возьми, точно такая же, как у дедушки. Будешь носить её вместе со своим трёхцветным бантом. Как там у вас: фиолетовый/преданность/, белый/чистота/, зелёный/надежда/?

– Женщина равна мужчине. Мы за гендерное равенство. – ответила дочь.

– Ну да, сейчас гендерное равенство, а потом гендерная неразбериха! Сейчас вы хотите быть равными мужчинам, а потом кто-то из вас захочет поменять пол.

– Это как?

– Я не знаю, но если есть запрос общества, уж будь спокойна – досужие умы придумают, как всё сделать.

Лиза задумалась, стараясь представить себя мужчиной.

– Нет, этого я думаю не случится,– сказала она убеждённо.

– Дай то бог.– вздохнул Калашников-старший.

Вечером Елизавета позвонила по номеру, который дала ей Камила Арден. Ещё в Париже, перед тем, как ехать на вокзал, Лиза связалась с подругой и предупредила, что должна срочно ехать в Россию. Та попросила захватить посылочку для её знакомых, живших недалёко от Лиговки. От Васильевского острова до Набережной обводного канала Лиза добиралась достаточно долго. Но дороге пролётку пару раз освистывали кучки солдат с явно недружественными намерениями, так что кучеру оставалось только молча петлять между стоящими на дороге не рискуя кричать: «Пади»!

Возле доходного дома с серыми стенами и облупленными колоннами парадного входа, который по случаю революции был закрыт, Елизавета отпустила извозчика и прошла через арку в колодец двора, где в третьем подъезде находилась нужная квартира. Поднявшись на второй этаж она постучала в белую опрятную дверь с табличкой: «Доктор Бортич Э. И.». Дверь открылась и на пороге появился человек лет пятидесяти в чёрной, как смоль шелковистой бородке и таких же ухоженных усах, со вздёрнутыми кверху, словно вызов общественному мнению, кончиками.

– Чему обязан? – спросил обладатель замечательных усов и бороды, внимательно и оценивающе разглядывая Елизавету.

– Я от Камиллы..– произнесла чуть слышно девушка. Ей сразу не понравилось бесцеремонное поведение бородача в летах.

– Ах да, Камила…– произнёс тот и крикнул кому-то в комнаты, – Ирен, это к тебе!

Бородач ушёл и его место заняла девица в зелёном халате и домашних туфлях с каблуком. Девица приветливо улыбнулась и сказала: