Далее, в главе 19-й, когда доктор Турбин пытается оказать медицинскую помощь больному сифилисом П.Русакову:
"Полное облегчение, уважаемый доктор, мы получаем только там, - больной вдохновенно указал в беленький потолок. - А сейчас ждут нас всех испытания, коих мы еще не видели... И наступят они очень скоро.
- Ну, покорнейше благодарю. Я уже испытал достаточно.
- Нельзя зарекаться, доктор, ох, нельзя, - бормотал больной, напяливая козий мех в передней - ибо сказано: третий ангел вылил чашу в источники вод и сделалас кровь...
- ...Убедительно советую, поменьше читайте "Апокалипсис"... Повторяю, вам вредно..."
Апокалиптически роман и заканчивается - вернее, последнее в нем, что не сон:
"И увидел я мертвых и великих... и судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...
...и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло.
У Эко пророчество - т.е. декларация апокалиптичности - выглядит как цитата из Булгакова, а не из "Апокалипсиса":
...Но время назрело. Ты ведь слышал семь труб?
- Какие семь труб?
- Ты что, не слышал, как погиб первый мальчик? Рисовальщик? Первый Ангел вострубил, и сделались град и огнь, смешанные с кровью, и пали на землю. Второй Ангел вострубил, и третья часть моря сделалась кровью... Разве не в кровавом море утонул второй мальчик? Жди третьей трубы! Смерть придет от вод!
Первый Ангел. второй Ангел, третий Ангел... Когда Эко хочет процитировать Апокалипсис иными устами - устами Вильгельма и его юного ассистента - он звучит по-другому:
"Поражена была третья часть солнца и третья часть луны и третья часть звезд так, что затмилась третья часть их".
"И я увидел звезду, падающую с неба на землю. И дан был ей ключ от кладезя бездны..."
Ангелов поминает только Хорхе, рассуждающий не столько о бытовых судьбах монастыря, сколько о судьбах человечества, и, как и герой Булгакова, стремящийся напугать:
"Как будто не слышаны самые крайние, самые последние из сведений! Те, что в устах последнего Ангела, пророчащего в последней книге Священного Писания!...
Обратим внимание - последней книге Священного Писания...
Той самой, о которой старейший обитатель итальянского монастыря Алинард, перефразируя Булгакова, свидетельствует:
"В книге Иоанна ключ ко всему."
Ключ! Как и в любой книге, впрочем, если на ней построить другую книгу.
И если на минуту принять, что мастер развил, переписал, парафразировал, да что угодно - это самое Писание, то есть Евангелие, то как прикажете понимать следующее:
"...После некоторого молчания Воланд обратился к мастеру:
- Так значит, в арбатский подвал? А кто же будет писать? А мечтания, вдохновение?
- У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновений тоже нет, - ответил мастер... - меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал.
- А ваш роман, Пилат?
- Он мне ненавистен, этот роман, - ответил мастер, - я слишком много испытал из-за него...
- ...Но ведь надо же что-нибудь описывать? - говорил Воланд, - если вы исчерпали этого прокуратора, ну, начните изображать хотя бы этого Алоизия.
Мастер улыбнулся.
- Этого Лапшенникова не напечатает, да, кроме того, это и неинтересно."
Неинтересно, стало быть. Бытовые картинки, так, чепуха. Соцреализм. Равнодушие, можно сказать, к литературе. Но о чем разговаривает вскоре после этого мастер с Иванушкой перед тем, как расстаться с ним навсегда? О литературе, конечно:
"...Когда он всмотрелся как следует в темный силуэт, ворвашийся к нему с балкона, он приподнялся, протянул руки и сказал радостно:
- А, это вы! А я все жду, жду вас. Вот и вы, мой сосед.
На этор мастер ответил:
- Я здесь. Но вашим соседом я, к сожалению, больше быть не могу... я пришел попрощаться с вами...
Иванушка посветлел и сказал:
- Это хорошо, что вы сюда залетели. Я ведь слово свое сдержу, стишков больше писать не буду. Меня другое теперь интересует, - Иванушка улыбнулся и безумными глазами посмотрел куда-то мимо мастера, - я другое хочу написать...
Мастер взволновался от этих слов...
- А вот это хорошо, это хорошо. Вы о нем продолжение напишите!"
Стало быть, продолжение. Продолжение романа о Понтии Пилате и крушении Римской империи - вот что может взволновать мастера. Что же это за продолжение такое? Да мы уже знаем - столь милый сердцам Булгакова и Эко Апокалипсис. Оттого-то, повышая квалификацию, и стал поэт Иванушка Бездомный сотрудником Института истории и философии профессором Иваном Николаевичем Поныревым. В просторечии - Иоанном Патмосским.
6
То, что один поэт может написать, другой может прочитать. Но даже если поэт не станет читать, то вовсе не факт, что написанное сгинет. Скорее всего, оно будет прочитано, поступит в обращение и в конце концов вернется к упрямцу в искаженном виде. Отсюда и опасность цитирования: цитата есть цитата есть цитата... Никогда не знаешь, добрался ли ты до первоисточника.
Тем более опасной представляется попытка свести флору и фауну цитат к одному лишь роду или семейству. Например, к русской литературе. Особенно после торжественного объяснения в любви всемирному культурному единению.
Майя Каганская и Зеэв Бар-Села писали, что среди всякой чепухи Иешуа надиктовал Левию Матвею "два заманчивых обещания": "...мы увидим чистую реку воды жизни... человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл..." Ничтоже сумняшеся, они обвиняют Иешуа в близком знакомстве с русской классикой:
"Мы еще увидим небо в алмазах" (А.П.Чехов)
и
И даль туманную романа
Он сквозь магический кристалл
Уже неясно различал.
(А.С.Пушкин)
"Итак, вместо чаемого пророчества о будущей жизни... Иешуа пророчествовал о новом романе. Не к месту, как будто, помянутый Чехов указывает, в сущности, на то, что в анонсированном романе будет разыграна вся русская литература от Пушкина до Чехова", - пишут М.К. и З.Б.-С.
Очень интересно. Особенно две бросающиеся в глаза вещи: пушкинская строфа процитирована мягко говоря неточно, а булгаковская строфа вовсе не идентифицирована. Мы не оговорились - строфа.
