Однако даже бич Крысобоя не излечил арестованного от навязчивого словечка. Мало того, что он несколько раз пытается назвать "добрым человеком" Пилата, - добрые люди у него и все те, кто свидетельствовал против него, и некие Дисмас, Гестас и Вар-равван, и даже Крысобой. Разумеется, оттого, что "злых людей нет на свете", есть только несчастливые.
Теперь нам остается только обратиться к столь же единственному диалогу между коллегами - доктором (по венерическим болезням) Турбиным и поэтом-сифилитиком Русаковым.
- Кто направил вас ко мне?
- Настоятель церкви Николая Доброго, отец Александр.
...
- Вы что же, знакомы с ним?..
- Я у него исповедался, и беседа святого старика принесла мне душевное облегчение, - объяснил, глядя в небо.
...
- Сколько, доктор, вы берете за ваш святой труд?
- Помилуйте, что у вас на каждом шагу слово "святой"...
- Нельзя зарекаться, доктор, ох, нельзя, бормотал больной, напяливая козий мех в передней, - ибо сказано: третий ангел вылил чашу в источники вод, и сделалась кровь.
Итак, у Русакова на каждом шагу святые, подобно тому, как у Иешуа добрые. Мало того: за Иешуа ходит следом Левий Матвей с "козлиным пергаментом" и "непрерывно пишет". Ну, а Русаков - сам по себе обладатель козьего меха, который он то напяливает, то снимает.
Но с кем же беседует Русаков? С милым, интеллигентным, прогрессивных взглядов человеком, врачом, вдобавок? Да нет, все это наносное.
Конкретнее:
- Тут, видите ли, доктор, один вопрос... Социальные теории и... гм... вы социалист? Не правда ли? Как все интеллигентные люди?..
- Я, - вдруг бухнул Турбин, дернув щекой, - к сожалению, не социалист, а... монархист. И даже, должен сказать, не могу выносить самого слова "социалист".
Ну, а что произошло между Иешуа и Пилатом?
- В числе прочего я говорил, - рассказывал арестант, - что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесаря, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть.
На эту прекрасный, прямо-таки социалистический прогноз Пилат реагирует так:
- На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной власти, чем власть императора Тиверия! - сорванный и больной голос Пилата разросся.
Для полного сходства прокуратору оставалось только дернуть щекой.
Серый походный сюртук
Начнем с того, что монархистом является и наш старый знакомец Вильгельм Баскервильский - он принадлежит к партии императора Людовика, сражавшегося против папы римского Иоанна XXII. К партии светского властелина, насмерть боровшегося с духовной властью. Добавим - боровшегося безуспешно. Ибо духовную власть предпочтительно вышибать клином, а не силой оружия.
Однако давайте зададим прямой вопрос: что же, Иешуа и Пилат - это всего только Русаков и Алексей Турбин в новой упаковке? Разве приведенные выше цитаты дают достаточные основания для такого вывода?
Разумеется, этих цитат недостаточно. Можно было бы умножить их число, но нет необходимости. Ибо вышеупомяныутых героев объединяет между собой, а заодно и с некоторыми другими нечто более могущественное, чем цитата.
"Война и мир", роман, задуманный как история, включая предысторию, первой русской революции (декабрьской 1924), таковым не получился. Толстой совершенно правильно не довел его даже до декабрьского восстания - ибо книге воочию грозило вырождение. Так что это в чистом виде роман о внутренней жизни империи на фоне ее столкновения с другой империей. И не о революции, а об эволюции - эволюции отношения главных героев к имперской идее.
Либеральный - но честолюбивый - в молодости Андрей Болконский поклоняется Наполеону и мечтает стать его победителем. Отрезвленный Аустерлицем, смертью жены и изменой возлюбленной, утративший честолюбие, он пытается повлиять на судьбу России при помощи административных реформ. Осознав неудачу, переходит к реформам аграрным - в пределах собственных владений. Но как только война вспыхивает в пределах самой империи, он бросается ее защищать, да еще разражается сентенцией, которую охотно цитируют нынешние русские националисты: в критические моменты России должны служить не иностранцы, а русские.
Еще более либеральный и нисколько не честолюбивый Алексей Турбин вернулся с фронта для того, чтобы разобраться в происходящем, в окрестном бедламе, и попытаться построить новую жизнь. Разумеется, он понимает, что империю развалила странная теория о равенстве и братстве, подозрительно, кстати, напоминающая христианское учение. Но кто знает, что сулит будущее! В отличие от других, он не верит в то, что император спасся и не слишком торопится на Дон, к Деникину. Однако когда к Городу приближается единственная армия, которая по-настоящему угрожает империи - армия ее взбунтовавшихся подданных - он встает на защиту империи. Даже не слишком симпатизируя ее нынешней оболочке. Разумеется, от этого недалеко до перехода на сторону большевиков - но об этом, кстати, уже замечательно написала Майя Каганская в эссе, посвященном выходу "Белой гвардии" на иврите.
Понтий Пилат - герой не романа, а притчи. Чертовски удобный жанр, надо сказать. Потому-то на этот раз Булгаков доводит имперскую тему до конца. Разумеется, Пилат - судья, а потому - борец за истину. Следователь. Инквизитор. Однако прежде всего он - по должности и по призванию - защитник империи.
Вне всякого сомнения, империи что-то угрожает. Он еще не знает, что именно, но, разумеется, это какая-то еврейская теория. Сами евреи ощущают угрозу гораздо острее, чем Пилат. Поэтому они дружно заявляют, что нет у них царя, кроме кесаря, и пытаются уничтожить философа, теория которого насмерть поразит не только римскую империю, но и всю римско-эллинистическую вселенную. Итак, евреи - единственные настоящие защитники угнетающей их империи.
Нам остается только добавить, что Вильгельм Баскервильский - такой же следователь и инквизитор, как Пилат. Такой же защитник империи, здравого смысла, старинных зданий и библиотек.
И, самое главное - ему суждено потерпеть такую же сокрушительную неудачу, как Пилату. Конкретнее - его вмешательство, вместо того, чтобы спасти аббатство, становится подлинной причиной его гибели. В самом деле если бы не Вильгельм, дело кончилось бы смертью нескольких не в меру любознательных монахов - только и всего. А теперь наступает катастрофа. Более того: вслед за аббатством гибнет и прекрасная идея превратить папскую власть из светской в духовную. Более того, Людовик Баварский, едва заняв Италию, вынужден с позором оттуда бежать. Легаты Иоанна XXII - вспомним, сам папа со своим двором мирно пребывали в это время в Авиньоне, под французским крылом - с триумфом возвратились в Рим, а Вильгельм с Адсоном, вместо того, чтобы войти туда вслед за императором, повернули на север и отправились в Мюнхен.