Эндшпиль радостно, как показалось Козырю, убедительно заявил, чтобы тестируемый непременно стал медиком и, не задумываясь, следовал по стезе, на которой его ждёт великолепное будущее, – звёзды тому гарантией.

Удивлённый пациент сообщил, что он до последнего времени и работал медиком, но отчислен из учреждения в связи с сокращением штата, и за неверный диагноз… финансового состояния больницы.

«Делайте, что велят! И не оглядывайтесь на прошлое. Самое важное у вас впереди. Ступайте без сомнений, громите препятствующих соперников. У вас на лбу – печать победителя. Как вас звать? Александр, – так и думал, чёрт вас дери, – победитель значит, – идите и ни в чём не сомневайтесь: с вами космическая удача! Взнуздайте своё счастье».

Явно для присутствующих Эндшпиль проповедовал, что его деятельность имеет глубоко научную цель – коррекцию будущего. Согласно эффекту бабочки – термину естественных наук – незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые эффекты в другом месте и в ином времени.

«Кумекаешь, дружище? Если вмешаться в прошлое – в настоящем и будущем могут произойти изменения. Настоящее же через мгновение становится прошлым. Неверный выбор деятельности влечёт положение в будущем отличное от того, если бы первоначальный выбор был верен. Вот так-то, господин хороший – господи прости и убереги заблудших тварей!..»

После ухода пациента, Эндшпиль, подмигивая глазом, уведомил Козыря, что тот также должен удалиться на свободное место пребывания, поскольку его выигранные накануне условные деньги окончились.

Козырь уложил указательный палец на свой крючковатый нос, как на курок винтовки, и поинтересовался, как ясновельможный коммерсант определил, что деньги отработали стоимость.

«Дотянись до звезды, и она тебе подтвердит», – последовал мудрёный ответ.

– А мне ты, какую профессию рекомендовал бы освоить, в чём истинное призвание?

– Плату знаешь?

– Знаю, но не дам. Тем более, что оплачено заранее…

– Знаю, что не дашь, потому и не отвечу. Шибко умный вырос, чтобы тебя образовывать. С таким шнобелем сам след должен взять, как ищейка чующая, где мясо лежит. Денежки свои ты уже профукал, так что будь здоров – шагай отсюда, и не мешай работать. Иначе, ферзем по башне можешь схлопотать, – и он указал на огромную шахматную фигуру, скучающую в углу и покрывшуюся пылью, возможно, космических дорог.

Козырь снова почесал крючковатый нос с длинной волосиной на кончике и стал осторожно втягивать воздух, пытаясь взять указанный след. Лысина подсвечивалась огнями звёздного неба. Небо абажурилось… «Зачеркнуть бы всю жизнь, да бляха-муха…»

* * *

На третьем часу празднования свадьба обмазалась винегретом, жирными пятнами утки запеченной в яблоках и селедкой пряного посола. Пролитый на стол алкоголь стерилизовал поверхность. Наиболее опьяневшие гости слизывали языком лужицы, закусывая щавелем и прочей зеленью. Музыка вопила быстрый танец. Жених ползал по полу в поисках украденной невесты, как ему казалось, и хватал танцующих женщин за икры ног и выше, стараясь распознать пропажу. Нареченная на самом деле присутствовала в зале и усердно скакала, изображая трепетную лань, несмотря на излишние килограммы веса, сотрясающиеся студнем. Холодец был бы хорош, да с хреном в придачу…

На белом платье новобрачной, в районе груди, красовался жирный отпечаток дружеской пятерни, предполагаемо, принадлежащий жениху, хотя с остальных гостей подозрение не снималось. И стар и млад норовили шлепнуть невесту по прыгающему заду в знак дружбы и поощрения к дальнейшей сладострастной жизни. Молодая старалась игриво уклоняться, что лишь разжигало публику и увеличивало количество шлепков. Случалось, пара звонких ударов одновременно проходила, вызывая радостный смех присутствующих. Мишень была крупна и вызывающе доступна. Веселье бесновалось, утоляя жажду будней. Фраза «интим не предлагать» звучала затасканным антагонизмом. Царила любовь к ближнему своему и поощрение смелых поступков.

«Ну, что ж», – любвеобильно обронила свидетельница суженой и притянула к себе шафера жениха за ремень. Пояс расстегнулся, а следом и молния на брюках. Обе стороны постарались этого не заметить…

Теплый потный воздух кружил пыль у потолка, подсвечиваемую светом люстры. Люстра раскачивалась маятником. Время от времени на ней, свесив ноги и используя в качестве качели, на мгновение появлялся чертёнок. Во всяком случае, так рассказывали гости, ручаясь, что «их глаз – алмаз» и ошибки быть попросту не могло. Ближе к ночи кое-кто начал ловить чертей и засовывать их в карманы, требуя нитку с иголкой, чтобы зашить их для поимки рогатых бестий.

Жених после тоже высказал мнение, что чертей был полон дом. Эту версию подтвердил и хозяин дома Владимир Олегович, уверяя, что такую уйму самогона, заготовленного на целый год, за вечер могла оприходовать разве что нечистая сила.

«Горько! Горько!» – закричали закусывающие и выпивающие за столами мужчины, и принялись целоваться со своими соседками. Те лишь мотали ногами под столами, ища надежную опору на вечер. Вечер морщился лучами заходящего солнца, помышляя об объятиях ночи: мягких, нежных, хмельных, беспутных…

Чертовщина оккупировала тёмные углы и строила рожицы, норовя кого-нибудь поддеть при случае, спутав ноги. То там, то сям кто-нибудь из беснующихся падал на пол с задранными кверху ногами, беспомощно дрыгая ними. Было озорно и весело. Музыка ляпала аккордами. В головах пылала вожделённая страсть; тела терлись меж собою, высекая искру…

Татьяна жалась бедром к ноге танцующего кавалера. Мать наблюдала за дочерью, не теряя бдительности, нежно гладя рукой по спине соседа по столу Юрбино. Его нельзя было не гладить, так как он работал в городе чиновником средней руки – зам-зам кого-то там. Но щеки надувал, как самый главный бармалей. Предпочитал, чтобы его называли по фамилии – не хотел панибратства. Имя держал в резерве для нужных людей. Юрбино нельзя было не гладить… – он был нужным человеком. Юрбинов стал Юрбино после двухнедельного пребывания в Италии. Впоследствии у него вошло в привычку говорить: «У нас в Италии…» и далее следовали сомнительные сравнения, выпячивая несовместимости разных культур и обстоятельств. Но звучало поражающе хватко – слушатели замирали в уважении; женщины валились с ног.

Не имя было главным в этот вечер, даже, если оно принадлежало важному чиновнику. После пятой рюмки все были расслаблены и готовы на панибратское общение, и даже ниже того… Обзор заслонял шустрый чертёнок, выписывающий серпасто-молоткастые фигуры. Повеяло вселенской невесомостью и вседозволенностью. Журчала жидкость – водка лилась со стола на пол; сознание блуждало в поисках реальности, отодвигаемой в сторону беснующейся чертовщиной. Куролесилось в удовольствие, шлейка лифа сползала по плечу…

«Я дорогой врач, – шептала на ушко шаферу свидетельница невесты Елена, танцуя с ним медленный танец. – Как только называю больным цену лечения, они тут же выздоравливают, и говорят: дорогая наша…» На самом деле Елена работала провизором в аптеке, но мечтала о должности врача обретённой при каких-нибудь загадочных обстоятельствах. Танец заключался в тесном обнимании друг друга. Изрядно подвыпивший шафер произнёс, положа руку на грудь свидетельницы: «Дорогая наша…» и впился губами в ротик партнёрши. Танец в любой момент грозил перейти в телесную близость. Люстра на потолке раскачивалась усилиями веселящегося беса Валяя. Чёрт выбирал, кого бы соблазнить, глаза разбегались…

* * *

«Любо быть в том месте, к которому приложил руку Господь», – изрек старец Гавриил, твердым шагом ступая по земле босыми ногами, кланяясь и неся молитву всему сущему. На пути возникла искомая зловредная стать, которую Гавриилу предстояло привести в лоно господне. Сие он ощутил сердцем, душой и легким прикосновением божественного дыхания…