Если долго ждёшь какого-нибудь ожидаемого события, оно случается всегда и вдруг. И никак иначе…

Вечером, когда, поужинав, я сидел в кресле и смотрел, как на телевизионном ринге о чём-то спорили Жириновский и Фёдоров, позвонила Инга.

– Привет! Ты когда приехал? – был её первый вопрос.

– Сегодня утром…

– Игорь в реанимации. Уже вторые сутки без сознания, – голос у неё дрогнул.

Я помрачнел:

– Совсем плох?

– Да.

– В какой он больнице?

– В скорой помощи.

– Ты завтра поедешь туда?

– Обязательно. Утром отпрошусь на работе, и сразу в больницу.

– Я подъеду…

Игорь Дронов – мой друг детства. Росли на одной улице, ходили в один детский садик, в одну школу. Разлучили нас институт и армия: сдавали экзамены в технологический институт, но Игорь поступил, а я нет – не хватило баллов.

На следующий год я был призван в ряды тогдашней Советской Армии и честно отслужил два года в строительных войсках. Перед демобилизацией, поступило предложение от военного начальства остаться на сверхсрочную. Я согласился, и не потому, что служба нравилась, а из практических соображений: поступил на заочное отделение в Читинский политех, всё по той же строительной специальности. После пяти лет сверхсрочной службы контракт не продлил, а подался с дипломом инженера-строителя в родные края. Правда, по специальности устроиться нигде не смог, строительство было в упадке, профессионалы были никому не нужны, а тем более начинающие инженеры, вроде меня… Почти год трудился в так называемом «евроремонте», пока Игорь, с которым я не преставал поддерживать контакты, предложил работу в фирме, где он работал. Им срочно понадобился начальник службы безопасности, поскольку действующий без объяснения причин смылся за границу и оттуда соизволил позвонить, что решил уволиться. Игорь, после окончания института, работал в этой фирме сначала как в государственной структуре, а потом в получастной. Дошёл до должности зама генерального директора по строительству. Он и посодействовал моему приходу работать в эту фирму.

К этому времени Игорь был женат, имел двух дочерей-красавиц, похожих на их маму, которую звали Ингой. Жили они в хорошей квартире. Имели всё, что нужно по прежним совковым представлениям для небедной жизни: дачу, машину и прочее…

Я жил в однокомнатной квартире, оставленной мне матерью, которая год назад уехала в Москву к дочери, моей младшей сестре, помогать нянчить внуков.

В отличие от Игоря, у меня ничего из того, что нужно для хорошей жизни – не было. Даже телевизор стоял на старой тумбочке чёрно-белый. Но показывал отлично, по крайней мере, для таких древних аппаратов.

Правда, хорошую жизнь Игоря, последние годы, нарушила язва желудка. На боли он не жаловался, мужик был крепкий. Но такую болезнь не скроешь.

Год назад сделали ему операцию, но лучше после неё Игорю не стало. Вместе с третьим нашим другом «Бородой» – Сашкой Бородиным, возили мы его к бабкам-целительницам, и к шаманам, и к ламам, но всё без толку….

Мы с Бородой понимали, что лучше Игорю не будет, внутренне были готовы ко всему. Ждали… И вот – дождались…

Я сидел в кресле, тупо уставясь в телевизор, где натужено хохотали «аншлаговцы». Никакие мысли в голову не лезли. Только подобие слов: «Вот и всё… Вот и всё…»

Набрал номер телефона Бороды, чтобы узнать подробности, но телефон был занят. Очевидно, его сынок-переросток снова болтался в Интернете. Вздохнув, я положил телефонную трубку на аппарат, и снова бездумно стал смотреть телевизор…

Рано утром меня разбудил телефонный звонок, и плачущий голос Инги сказал: «Игорь умер. Умер…»

Лещинский влетел в кабинет, с силой захлопнул за спиной дверь и со злостью сказал:

– Всё-таки всучил Туранов мне этих мертвяков!

Деливший с ним комнату Лисанов присвистнул и состроил сочувственную гримасу. Он уже не раз высказывал в приватной беседе своё мнение о деле, по вскрытию на городском кладбище четырёх могил и исчезновении из них трупов, как о типичном «висяке». Так именуются в угрозыске случаи безнадёжные, которые, кроме как случайно, вряд ли когда-нибудь будут раскрыты.

– Ему, видите ли, оттуда позвонили… – Лещинский ткнул пальцем в потолок, намекая, откуда могли позвонить их шефу, начальнику следственного отдела капитану Туранову. – Как же: население волнуется, слухи идут!

– Ты ему про остальные свои дела напомнил? – спросил Лисанов.

– Бесполезно это…Ты что, его не знаешь? Разведёт говорильню на полчаса.

С этими словами Лещинский сел за свой стол, заваленный бумагами, и раскрыл тощую папку, принесённую от капитана. На завтрашней оперативке он уже должен был доложить первые соображения по порученному делу.

Чтение отняло совсем немного времени. В папке хранились протоколы осмотра всех четырёх развороченных могил с фотографиями, записи опроса свидетелей, которые, включая сторожей, ничего не видели, и, понятно, ничего не слышали. Кроме этого, в папке лежала небольшая справка, где были перечислены все покойные, оказавшиеся жертвой этого непонятного преступления, с указанием ближайших родственников. Всё это было, конечно, полезно и нужно, но мало что прибавляло к тому, что Лещинский уже знал от начальства.

Лещинский придвинул к себе чистый лист бумаги и стал записывать приходящие на ум, возможные причины преступления, с точки зрения обычной человеческой логики. Так он поступал всегда, когда мотивы расследуемого дела не проступали сразу.

Прежде всего, его рука вывела слово «ограбление», и рядом он поставил вопросительный знак. Подумал и добавил второй. На версию о мародерстве не тянул ни один из похороненных. Лещинский опять пробежал глазами список. Продавец магазина. Учитель труда. Водитель микроавтобуса. Евроремонтник-отделочник. Даже если и предположить, что все они – подпольные миллионеры, а это полный абсурд, то всё равно сейчас не скифские времена, и в могилу с миллионами не опускают. Ходили слухи, что новых русских хоронят с мобильниками, музыкальными центрами, в автомобилях… Но это только слухи. Золотые коронки, кольца? Всё это гроши в сравнении с адовой работой по их извлечению.

Потом Лещинский написал слово «месть». Но кому могли стать поперёк горла четверо мужиков, причём настолько, чтобы ночами напролёт выкапывать их бренные останки, лишь бы не дать им лежать спокойно и насолить родственникам? Кстати, случайно ли, что только мужчины оказываются жертвами преступника? Выглядела эта версия не более правдоподобно, чем грабёж…

Спустя полчаса в списке Лещинского значились, помимо этих двух, четыре версии: «хулиганство», экзотический «карточный долг», граничивший с бредом «ритуал секты» и продиктованное отчаянием «умопомешательство». Но всё это настолько не соответствовало преступлению, что Лещинский резким движением сгрёб лист бумаги в горсть, скомкал его и швырнул в корзину.

Лисанов поднял глаза от стола и, мгновенно поняв, чем занимается его визави, сказал:

– Я где-то читал, что от покойников к живым уже давно органы пересаживают. Может, и у нас начали?

– Где? – саркастически усмехнулся Лещинский. – В республиканской больнице?! И потом, органы берут от только что умерших. Не из земли же их выкапывают.

У Романа был дурацкий принцип: любую, саму нелепую свою идею оборонять до конца.

– А может, и этих так быстро закопали, что всё годилось? Ты же не знаешь, когда похороны были.

Лещинский вместо ответа пожал плечами, но подумал, что и впрямь не знает, когда были похороны. А между тем это было существенно. Сколько времени дожидался преступник: день? Неделю? Месяц? Возможный ответ на этот вопрос способен был пролить, хоть какой-то свет на мотивы…

Позвонить директору кладбища – обычно недоступному даже для работников его, Лещинского, ранга, но в нынешней обстановке откликнувшемуся мгновенно – и собрать требуемую информацию, было делом пяти минут. Когда Лещинский внимательно сравнил числа, у него вдруг дрогнуло сердце. Интервал во всех четырех случаях составлял три дня: ровно столько ждал преступник, прежде чем браться за лопату.