…Однажды, придя на работу, мне стало противно. Противно от того, что я буду там делать то же, что и вчера. Оттого, что вокруг меня будут те же скучные лица, которые обязательно мило улыбнутся в глаза, а за спиной примутся живо обсуждать, как я стал плохо выглядеть. А какой-нибудь придурок просто для того, чтобы поддержать разговор, моментально придумает историю о том, как я вчера упал в обморок и пускал пену изо рта. Мне в один миг опротивели начальники, их подчиненные, их разговоры и их скучная жизнь. А еще я их возненавидел. Возненавидел за то, что я так был на них похож. Мне хотелось возненавидеть и себя. Все эти мысли казались столь очевидными, что я удивился, как я не дошел до этого раньше? И я ушел. Ушел, никому ничего не сказав. Ушел сам. И не знал, куда я пойду…

3

…Ноги сами привели меня в парк. В эти холодные дни он не особо пользовался популярностью. Удивительно было то, что в этих мрачных деревьях я видел только завораживающую красоту, которую не дано понять простым смертным. Долгие часы я бродил по парку одними и теми же тропинками. Как художник, ища вдохновение на пейзаж, я рассматривал каждый сантиметр окружающего пространства.

…Я увидел ее еще издалека. Она бродила по парку с большим фотоаппаратом, который в ее маленьких ручках казался просто огромным. Она периодически останавливалась перед очередной корягой или веточкой, делала несколько щелчков и с довольной улыбкой снова принималась за поиски нового «сюжета». Невозможно было оторвать от нее взгляд. Какое-то время, чувствуя себя полным идиотом, я наблюдал за ней из укрытия. Потом на ум начали приходить кучи нелепых поводов начать разговор. В конце концов, я поймал себя на мысли, что ноги сами несут меня к ней, в то время как мозг, в панике, пытается найти этому разумное объяснение…

…На вид ей было не больше семнадцати. Я не очень хорошо умею описывать внешность, поэтому могу сказать лишь одно – она была очень красивая. Очень красивая. Таких я еще не встречал. Необычайная. Одним своим видом она наполняла красотой всё вокруг.

…Когда я подошел к ней, она была занята очередным снимком. На мое внезапное появление за спиной, отреагировала довольно спокойно. Даже слишком. Все мои жалкие заготовки для начала беседы вылетели из головы при виде ее обескураживающей, лучезарной улыбки. Она просто улыбалась. Я понимал, что надо что-то сказать, но в голове крутились всего две мысли: какой же я придурок и зачем я вообще к ней подошел? Выбор был не велик. Тогда вместо общепринятого «привет», я сказал ей: «Ты очень красивая».

…Мы долго гуляли по парку. Разговаривали ни о чем. Чаще я просто слушал, но иногда высказывался по тому или иному поводу, попутно удивляясь собственному красноречию. Не могу не признать, я ей восхищался. Ее невозможно было обмануть, с ней невозможно было кем-то притворяться. Ее огромные глаза казались специальным прибором, который почувствовав даже самые малые нотки фальши, начинал искриться. Покинув парк, мы побрели по тусклым улицам города, которого, как оказалось, я совсем не знал. Мы уже подошли к ее дому, но разговор так захватил нас, что мы не могли остановиться. И говорили, пока не стемнело, пока нам стало совсем неловко. Мы попрощались и пообещали друг другу встретиться снова…

…Спустя какое-то время, после того как она скрылась в дверях подъезда, состояние эйфории прошло. Я осознал, что нахожусь где-то в чужом районе, что давно уже должен был быть дома. Представив состояние мамы, которая уже наверняка знала, что меня не было на работе, я пошел на ближайшую остановку, сел на автобус до конечной.

…В людном автобусе на меня смотрели, как на дурака. Изредка покидая свои мысли о моей новой знакомой и о том, как я вообще мог раньше так скучно жить, я обращал внимание на свое глупо улыбающееся отражение в окне. Окончательно вернул меня в жизнь нарастающий шум в салоне. Несколько пассажиров ругались, остальные с интересом за ними наблюдали. Я далеко не сразу разобрался. Все началось с того, что два явно не трезвых мужика, сидящих в самом конце автобуса, очень громко матерились. Женщина, сидящая перед ними с маленьким ребенком на руках, сделала им замечание. Они же, в свою очередь, «вежливо» попросили ее к ним не приставать с подобными просьбами. Дальше за обиженную даму вступилась бойкого вида старушка. Прочитав мужикам лекцию и напомнив при этом несколько раз, что она стоит, а они сидят, она начала стыдить остальных пассажиров мужского рода в бездействии и трусости. Пьяным мужикам даже начало нравиться такое внимание, и они с удовольствием вступили в перебранку с беспомощной женщиной. Ко мне как раз подкрадывался «а вот и Джонни», от их ругани становилось еще хуже. Перед глазами все плыло, немного тошнило, пару раз поймал себя на мысли, что не помню откуда и куда еду…

…Короче, я решил вмешаться. Для начала, наивно полагая, что мои слова что-то урегулируют, вежливо попросил мужиков извиниться перед женщинами и перестать в присутствии их выражаться. Мне посмеялись в лицо и нагрубили. На грубость я ответил грубостью. Ну и понеслось…

…Я, скорее всего, даже справиться с одним не мог, а уж против двоих – вообще не было не единого шанса. Они отметелили меня и выскочили на ближайшей остановке. Старушка ругалась им вслед и сетовала на то, что мне никто не помог, хотя сама тоже не особо спешила поднять меня с пола. Домой я ввалился в жутковатом виде. С фингалом под глазом, разбитым носом и двумя сломанными пальцами на руке. Мама крутилась вокруг меня, охая и ахая. Пока я пытался рассказать ей про свой героический поступок, она клялась повсюду водить меня за руку и ни на секунду не выпускать из виду…

…Приняв очередную дозу лекарств, я рухнул спать. Мама на кухне еще долго разговаривала толи со мной, толи сама с собой. Говорила о моем не стабильном психическом состоянии, о том, что завтра же поведет меня к психиатру. А я медленно засыпал. Засыпал и думал: «вот она – жизнь…»

4

…Утром было еще хуже, чем обычно. Я старался не показывать это маме, но ее не обманешь. Она, как и обещала, повела меня (хорошо, что не за руку) к известному психиатру. Снова белые стены, белые потолки, белые кабинеты и люди в белых халатах. Хоть я и не чувствовал себя уже таким серым, мне все равно было не по себе. Доктор задавал скучные вопросы, а я давал скучные односложные ответы. Немного разнообразия в этот процесс пришло тогда, когда пришлось рассказывать о вчерашнем прошествии. Вспоминая эти неоднозначные события, я выставлял себя, то героем, то полным придурком. Психиатр, дослушав историю до конца, заключил, что я пока сам не знаю как к этому относиться. Потом он спросил, не хочу ли я рассказать еще о чем-то. Я тут же вспомнил о парке, о девушке и сказал доктору, что мне с ним больше делиться нечем. Тогда он принялся рассказывать о пяти стадиях принятия смерти. Сначала идет «отрицание». По его словам, то, как я вел себя в последнее время, и есть мое виденье отрицания смерти. Я каждый день делал то, что делал на протяжении последних двух лет жизни, убеждая себя, что ничего не изменилось. Но то, что произошло вчера, является переходом от стадии «отрицания» к стадии «гнева». В общем, я зол на весь мир и выплескиваю свою злобу на всех, кто подвернется мне под руку. А впереди, перед заключительной стадией «принятия», меня ждет еще стадия «сделки» и «депрессии»…

…Мне доктор нравился. Он не был похож на своих коллег. Он не был занудным умником, на приеме у которого чувствуешь, что в чем-то провинился. Он действительно хотел помочь. Единственное в чем он ошибался, что ко мне эти стадии никакого отношения не имели. Я уже давно смирился со всем. У меня не было депрессии, я не искал виновных и вовсе ни на кого не злился. Я хотел только одного – еще раз ее увидеть.

…После недолгих дебатов с мамой, мы вместе пришли к выводу, что на работе мне больше делать нечего. Однако последовал вопрос, чем мне вообще заниматься? Мама даже записала меня на три занятия по групповой терапии. Оставалось лишь переждать выходные.

5

…Смятение на ее лице польстило мне. Не просто так я встал в шесть утра и пришел к ее дому с цветами. Я проводил ее до института. По пути разговаривали. Я сейчас даже не вспомню о чем. Да и неважно это. Меня пленила ее манера говорить: ее речь, ее смех…