Олег Николаевич усмехнулся.

– Только в собственном изображении на фотографии ты будешь выискивать общие черты с запечатанным в памяти представлением о своей внешности и, естественно, будешь замечать все погрешности при съемке, неестественность позы и прочее, прочее, прочее. Только думая о себе, ты будешь решать глобальную задачу – хорошая это фотография или нет. Вот и выходит, что люди лучше всех остальных знают особенности своего лица и когда пытаются описать кого-то другого, то в первую очередь неосознанно вспоминают свой нос, свой рот, свои глаза. Можно провести эксперимент: попросить несколько человек нарисовать какую-либо рожу и потом, я тебя уверяю, по портрету очень даже просто можно будет определить автора. Толстый человек непременно нарисует полную, как луна, морду. Женщина, пользующаяся косметикой, в точности передаст на портрете особенности своего макияжа, а человек, много времени уделяющий своей прическе, будет с особой скрупулезностью рисовать волосы. По-моему, именно этим и объясняется тот феномен, что всем известная Джоконда так похожа на своего автора – Леонардо да Винчи.

– Хорошенькое совпадение – Мона Лиза и фоторобот, – удивился я.

Тофель встал с кресла, прошелся по кабинету и задумчиво сказал:

– Одно время я очень сильно увлекался творчеством Леонардо – книги читал, репродукции его картин изучал и даже мечтал посетить Флоренцию, но последнее так и осталось в области несбывшегося. Думаю, если бы существовала машина времени и я смог бы слетать в шестнадцатый век, то мне определенно нашлось бы, о чем поговорить с этим великим флорентийцем.

– Вы правда этого хотите? – удивился я.

– Раньше хотел, – сказал Тофель. – А сейчас уже нет. Знаешь, я понял одну очень интересную вещь – каждый человек где-то в глубине души считает себя великим, достойным разговора если не с гением, то уж с самим господом богом точно, – Олег Николаевич усмехнулся. – Заносчивость и несовершенство – вот природа людей. Конечно, я тоже заносчив, и, наверное, даже слишком, но, в отличие от всех остальных, я хотя бы осознаю это.

Тофель замолчал, прищурился и сказал:

– По жизни я вольная птица, что хочу, то и делаю. Если меня вдруг когда-то закроют в комнате, я, наверное, сразу умру от одного только понимания того, что мои возможности ограничены четырьмя стенами. – Олег Николаевич посмотрел на меня, словно ожидая вопроса, но так ничего и не дождавшись, продолжил: – Знаешь, когда-то я мечтал стать художником, но сейчас понимаю: правильно сделал, что не стал им. Искусство – это особый язык, на котором художник разговаривает с людьми, и очень важно, чтобы они – зрители или читатели – этот язык понимали. И вот теперь представь, что я известный художник, например Малевич, и я написал какой-нибудь шедевр, да хоть тот же «Черный квадрат». И вот на вернисаже подходит ко мне какой-нибудь мужик и говорит: «О, вы нарисовали черный квадрат! Клево!»

Он многозначительно поиграл бровями.

– Бывает, – в тон его иронии ответил я.

– Бывает, – еле слышно и почти разочарованно подтвердил Тофель. – Но только после таких слов я сразу вытащил бы из кармана пушку и прямо тут же грохнул бы этого чувака хотя бы за то, что он, не имея вообще никакого представления о кубизме, притащился на этот чертов вернисаж. Откуда ему знать, что именно Малевич хотел этой своей знаменитой картиной? Откуда ему знать, что это не просто геометрическая фигура, заполненная черной краской, а своего рода апофеоз, вершина творчества и в то же время крах всех надежд, пустота, темнота? Разве такому уроду будет интересно, что к этой картине художник шел всю свою жизнь?

Олег Николаевич нехорошо усмехнулся и замолчал.

«Странный все-таки человек, этот Тофель!» – подумал я и снова уставился на листок с изображением фоторобота медбрата.

– Значит, вы считаете, что найти по этому фотороботу преступника будет почти невозможно? – сделал я вывод.

Тофель неопределенно качнул головой.

– Любые доказательства, как и люди, их собравшие, несовершенны и ущербны, и ни один на свете судья никогда не установит абсолютную истину даже по очень простому делу. Потому, что истина это идеал. А все, что присутствует в этом мире несовершенно. Вот и получается, что решение судьи всегда будет лишь предположением. Как говорится, мысль изреченная есть ложь, а собранная по крупицам истина в итоге это самая настоящая гнустная неправда.

– Но если истину по делу, как вы говорите, установить невозможно, значит, и говорить с точностью до ста процентов о полном раскрытии преступления нельзя, – сказал я.

– Что верно, то верно, – вздохнул Тофель. – Это так же неопровержимо, как закон тяготения. Человеку не дано парить в небе, подобно птице, как бы он этого ни хотел.

Тофель внимательно посмотрел на меня и добавил:

– Я сейчас говорю, как ты понимаешь, про абсолютное понятие несовершенности человеческой природы, а не про полеты на самолете или ракете. У человека никогда не вырастут крылья, и, думается мне, что кто-то там наверху специально создал нас такими.

Он прошелся по кабинету и снова углубился в рассуждения:

– Я уже сто раз говорил, что преступников искать очень сложно. Но даже и в таком неточном деле, как расследование преступлений, можно достичь определенных высот, и я, между прочим, подумываю замахнуться на покорение этой вершины.

– Вы решили взлететь без крыльев? – сыронизировал я.

Тофель рассмеялся:

– Взлететь в небо, как я уже говорил, нельзя. Но ведь можно очень высоко подпрыгнуть! Знаешь, я решил стать просто мировым рекордсменом по этому виду спорта.

Выразив свою мысль, Олег Николаевич засунул руки в карманы брюк, дошел до окна и снова стал смотреть вдаль, потом резко обернулся и сказал:

– Я решил сыскать этого самого урода со шприцем и преподнести его на блюдечке с голубой каёмочкой небезызвестной тебе мадам Ковшовой, причем сделать это хочу отнюдь не ради славы, а просто из спортивного интереса. Это же в общем-то раз плюнуть – найти этого придурка. Нужно только напрячь извилины да хорошенько ими поработать.

Тофель тут же подлетел к моему столу, ткнул пальцем в портрет и стал объяснять:

– Вот смотри: судя по всему, этот гад хорошо осведомлен о свойствах используемого им препарата. Еще одна деталь: где-то же он должен брать эти самые злополучные ампулы. Вот и выходит, что он, скорее всего имеет какое-то отношение к медицине, вернее, к ветеринарии. Ведь верно же?!

Я кивнул.

Олег Николаевич резко отошел от стола, после чего схватил с полки и тут же раскрыл телефонный справочник.

– Значит, нужно проверить все ветеринарные кабинеты, клиники, лечебницы и таким образом найти твоего нового знакомого.

Тофель с азартом выдрал из справочника лист с нужными сведениями и стал синим маркером обводить какие-то адреса и телефоны.

– Так, в этом справочнике интересных нам адресов ветлечебниц около сотни. Кроме того, я считаю необходимым проверить еще и неофициальные заведения и, кроме того, еще и ветеринарные службы пригорода. Наш общий друг может оказаться банальным гастролером, хотя вряд ли. После нам с тобой останется только проехать по всем этим точкам и посмотреть, не работает ли в одной из них твой новый знакомый.

Внутри у меня похолодело.

Вот оно, начинается. Ну, почему этот проклятый случай с ограблением в парке никак не может забыться? Не думал, что реальная возможность снова увидеться с этим грабителем замаячит передо мной так скоро.

– Я бы не хотел принимать в этом какое-либо участие, – немного помолчав, негромко сказал я.

Тофель тупо уставился на меня.

– А от тебя много и не потребуется, – пожал он плечами. – Просто покатаешься со мной на машине, посмотришь на подозреваемых издалека и, если опознаешь в ком-нибудь из них этого придурка, скажешь мне. Вот и все дела!

В заключение Тофель заверил, что поиском преступника будет заниматься он исключительно сам, после чего мечтательно и немного зло заявил:

– Ничего! Мы с тобой им еще покажем! Мы еще докажем им всем, кто на свете самый лучший.