В это предгрозовой день настроение Татьяны Андреевны было подстать погоде – такое же пасмурное. Сегодня ей предстояло ехать в город на судебное заседаниен по делу сына, которого обвиняли в краже.

 Она была женщиной уже не молодой, выглядевшей за шестьдесят, давно отвыкшей быть женственной – не из-за прихоти, а из-за жизненных обстоятельств, которые научили её жесткой экономии. Как и множество женщин из глубинки, она не знала, что такое ботокс, филеры и многочисленные процедуры московских модниц: лицо покрывали глубокие морщины, а припухлости под глазами напоминали о бессонных ночах, тяжелом труде и перенесённых на ногах болезнях, которые к старости проявлялись болями в спине и суставах, единственными доступными процедурами были покраска волос и то по необходимости и женской тяги к красоте, да покупка помады в ближайшем дешёвом магазине косметики для особых случаев.

 Стоя у зеркала, Татьяна Андреевна тщательно готовилась: выбирала, что надеть из её немногочисленных нарядов, и хотя она давно ничего себе не покупала, предпочитая спортивные костюмы или брюки с кофтой, от этого выбор был не менее тщательным, как будто именно это смогло решить ход дела. Укладывая свои каштановые коротко-стриженные волосы, некрашеные у корней от чего становилось видно четкое разделение между поседевшими двухмесячными отростками и старой стрижкой, Татьяна Андреевна, смотрела в зеркало и старалась не придавать значения происходящему вокруг. Ей было не до этого, ведь предстоял не легкий разговор, которых она на дух не переносила.

 Когда-то яркие голубые глаза тускло поблескивали, руки предательски дрожали, не давая сосредоточиться – её приготовления ей не помогали. Женщиной она была не робкого десятка, могла выругаться и чертыхнуться без какого-либо стеснения, но в разговорах просить не умела, так же как общаться с начальниками и всеми, к кому нужно было находить подход.

 Чтобы как-то отвлечься она включила телевизор, который громко рычал обрывками фраз из очередного новостного канала. Её слух выхватывал обрывки расследования крупных хищений очередного экс-руководителя каких-то там имущественных отношений, для которой выбирали меру пресечения, но, ничего в этом не понимая, она не прислушивалась и ходила из одного конца комнаты в другую, пытаясь понять как себя будет вести.

 Ей предстояло выехать рано, чтобы добраться ко времени судебного заседания, которе было назначено на вторую половину дня. Впрочем, ей было не привыкать вставать и еще раньше для того, чтобы поехать в интернат на работу, где её ждали брошенные дети-инвалиды, как их теперь принято называть дети с особенностями развития, которую придумали официальные лица, и, по большому счету, которым было плевать как на самом деле что называется – лишь бы не мешали. Но сегодня она взяла отгул, поэтому её организм сам разбудил Татьяну Андреевну ни свет ни заря.

 Чтобы доехать до суда, который находился в часе от дома, нужно было идти к автобусной остановке, которая находилась достаточно далеко: нужно было подняться по двум лестницам, потом пройти еще вверх по улице, повернуть на лево, и только тогда её можно было увидеть между двух старых сосен. Времени оставалось немного, но Татьяна Андреевна все равно откладывала выход на улицу, нервно скрещивая пальцы. Сердце стучало бешено и на теле выступал холодный пот, как только она представляла себе, как все будет происходить. Время бежало то очень быстро, то как будто нарочно убыстряя ход. – Пора выходить, – уговаривала она себя, – пора. Татьяна Андреевна закрыла глаза, глубоко выдохнула и, постояв в центре комнаты несколько секунд, проверив, все ли выключила, все же вышла на улицу.

 Она шла по поселковой дороге мимо невысоких двухэтажных и частых домов, иногда напоминавшие бараки, в перемешку с пятиэтажками. Мимо сновали дети, громко крича или возясь на старой площадке, которая досталась им в наследство еще от советских детей: прочно сваренный турник, асфальтированная поверхность для игры в футбол и волейбол и «слон», так называли пятиметровое сооружение из шин и металических труб, некогда сваренные между собой залихватскими сварщиками для местных детишек, походившее на это благородное животное, и хотя дети никогда не видели его в живую, но точно знали, что он именно так должен был выглядеть – и как настоящее дикое животное с его помощью были сломаны ни одна пара рёбер и рук. Эту площадку обещали переделать по какому-то нац. проекту, но наверное были какие-то более важные траты, хотя деньги наверное, выделялись, кто там их разберет.

 Мысли роились в голове как пчелы, Татьяна Андреевна не замечала, как она проходила один дом за другим, улицу и повороты, человека за человеком, пока не дошла до остановки автобуса, который повезет её, может быть, на последнюю встречу с Игорьком – так звали её сына. Научная горьким опытом, она не надеялась, что его отпустят, готовясь к худшему.

 Воспоминания бросали её в далекие девяностые; в те дни, когда он был еще маленьким, упрямым и не послушным, но добрым мальчиком. Татьяна Андреевна вспоминала, как он помогал ей убирать классы в садике-школе, в которой сам же и учился (она смогла его пристроить поближе к себе только тогда, когда сама стала там работать), как подметал дворовую территорию и находил грибницу маслят в еловых зарослях, а за тем, аккуратно подрезая плодоножки и выходя из кустов, радостно махал ей ими. Возвращалась к тем дням: когда собирала еду, которые дети не съели в в группе, чтобы покормить его – дружба с поварами и раздатчицами в девяностые годы была жизненной необходимостью; как Игорь любил есть на завтрак намоченный хлеб с сахаром и чаем, как бывало ели черный хлеб с чесноком на ужин, любили играть в лото при свечах, когда отключали свет всему району, приглашая к себе родню со стороны отца Игоря – его троюродную сестру и тётку и при включенной газовой плите, чтобы можно было наощупь дойти по длинному коридору к кухне и разглядеть чайник – пиши заваренный чай из пакетиков; как ходили в поле подальше от дороги, чтобы насобирать снега в эмалированное ведро, и растопить его на плите, когда очередь доходила до отключения воды, а привозной, которую районная администрация завозила по часам в округлых советских бочках с надписью «Квас», не хватало для ежедневных нужд.

 В какой-то момент Татьяна Андреевна даже умудрялась днем работать в садике а в ночь выходить на шабашки: выпекать хлеб, куличи на Пасху или фасовать крупу – но и этих денег не хватало, чтобы полностью обеспечить растущие потребности в одежде, еде и учебниках. Единственно, что её успокаивало в те дни – Игорёк был самостоятельным, поэтому, когда он сам первый раз сварил суп из куриных кубиков и лапши – она была очень горда им. И пусть бульон получился не наваристый, так как это была вкусовая добавка и натурально ничего в нем не было, Татьяна Андреевна, съев все, что было в заботливо приготовленной для неё тарелке, похвалила сына, про себя моля Бога, чтобы он вырос и все у него сложилось благополучно.

 Не смотря на все трудности, он часто приносил в дом брошеных около мусорных баков котят и всегда обещал, что будет за ними ухаживать. За все время Татьяна Андреевна поменяла кошек пять – одни конечно же убегали, другие умирали от болезней или уже сама Татьяна Андреевна, не выдерживая, относила их на работу, где их могли подкармливать. Но не от того, что ей было не жалко – она не могла отказать Игорю взять попугайчика, завести рыбок или получить в наследство Пухича, так он называл белый комок шерсти, полученный от школьного друга, у которого в банке разродилась хомячиха, единственно что стало последней каплей в ее чаше терпения – это декоративные крысы, которых она терпеть не могла, так что они появились в её жизни не на долго и быстро были отправлены в чужие руки. В один момент все эти виды животных одномоментно проживали в их маленькой квартире с подселением ( так назывались квартиры, где по мимо одного жильца были и другие, пока не дожидались выдачи новой жилплощади от государства, но и общежитиями они не были, потому что в таких квартирах обычно проживало пара-тройка семей, правда эти надежды у многих рухнули с приходом девяностых, впрочем как и многие другие), но нужно было отдать Игорю должное, он често справлялся со всей живностью сам, хотя их квартира и напоминала в то время красный уголок в миниатюре.