Она не знала, что потеряла сознание почти на полчаса от поражения молнией, и когда пришла в себя, то не могла сообразить, что произошло, и как оказалась в луже. Сквозь устойчивый звон в ее ушах ливень грохотал, как ей казалось, уже где-то вдалеке, но обрушивающиеся с неба глыбы воды и разметаемые по полю листья вместе с соломой говорили об обратном.

Какое -то время Валя лежала в покрытой множеством пузырей и фонтанчиков луже, пытаясь осмыслить произошедшее. Вдруг в этом устойчивом звоне и шуме еле-еле различимо появился детский плач. «Ваня! – промелькнуло у нее в голове, и тут же – мама!»

Она мгновенно вскочила на ноги и бросилась к укрытию, где находилась ее мама с младшим братом. Так же скользя по жидкой грязи, Валя подбежала к ним и тут же застыла на месте, словно этот мощный ливень пригвоздил ее огромной рукой, сотканной из струй воды. Лицо Вали исказил ужас. Ее детскому взору предстала тяжелая картина: Анна держала на руках плачущего Ваню, ее левая грудь была обнажена, т.к. в момент трагедии она кормила ею сына. На груди алел странный знак в виде небольшого красного деревца, глаза ее смотрели прямо перед собой – они были неподвижны и мертвы.

– Мама! Мамочка! – закричала Валя, выходя из оцепенения.

Она почему-то пригнулась, будто уже хотела проникнуть в углубление в стогу, где находились Анна с Ваней, хотя до него было еще метра два. Потом, вытянув свои худенькие ручки, маленькими, неуверенными шажками стала приближаться к погибшей матери. При этом она не плакала – ужас случившегося выдавил из ее сознания все чувства кроме испуга. Ей казалось, что происходящее невзапраду, что это какой-то страшный сон, что сейчас она коснется Ванечки, мама оживет, и весь этот кошмар улетучится.

Валя приблизилась к углублению в стогу, стала на колени и потянулась к плачущему брату. Мама смотрела не нее пустыми, холодными глазами, в которых не было жизни. Все это время тело четырнадцатилетней девочки продолжали хлестать холодные струи воды летнего сибирского ливня. Она осторожно взяла Ваню, стараясь не касаться матери, и потянула его на себя. Анна легко рассталась с малышом, все так же смотря перед собой немигающими мертвыми глазами. Чуда не произошло, и этот страшный, безумный сон никак не хотел заканчиваться.

Валя, продолжая стоять на коленях под проливным дождем и смотря как завороженная на погибшую мать, прижала к себе плачущего брата. И в это мгновение он затих. Она перевела свой взгляд на малыша – детское личико застыло. Валентина сразу поняла, что он умер, и осознание этого мгновенно вернуло ее в реальность – страшный, какой-то безумный, сон оказался явью.

А ливень все продолжал грохотать, сверкая молниями и порывами ветра. Продолжал срывать листья с деревьев, а потом гнать их вместе с соломой между струями воды по сильно потемневшему от черных грозовых туч полю. В этой полутьме, наполненной разбушевавшейся стихией, белела точка возле одиноко стоящего стога соломы. Это была Валя, по-прежнему стоящая на коленях и прижимающая к себе своего погибшего брата. Она уже не молчала от испуга, она тихо плакала, качая на руках мертвое дитя, и ее горячие, детские слезы смешивались с холодным струями сибирского ливня…

В тот день Александра лишилась своей матери и своего брата, став самой младшей в семье. Каким-то немыслимым образом молния ударила прямо в грудь Анны, убив ее сразу, а примерно через полчаса от поражения током остановится сердечко у Вани на руках старшей сестры. На тот момент Шуре было всего лишь два годика. С того дня Валентина заменит Александре маму, по сути, воспитав ее…

Вскорости отец Шуры привел в дом другую женщину. Не то, чтобы он надеялся, что она заменит его детям мать, нет, просто время было очень трудное, и остаться одному с пятью детьми было смерти подобно. Да и никто тогда об этом не думал: заменит, не заменит, нужно было выживать. Из очень редких и коротких рассказов мамы о своем детстве Сергей так и не понял, хорошая она была хозяйка или нет. Но он четко понял, что не зря в народном фольклоре мачеха всегда изображается в свете злой женщины, ненавидящей детей мужа.

Хотя, казалось бы, мачеха вышла замуж за отца Александры, когда той едва исполнилось два года. Что мешает любить дитя, которое даже не понимает, что она чужая тетя, тем более что у Феклы (так звали мачеху) не было своих детей? Но нет, она, мягко говоря, не любила Шуру, и остальных детей тоже, да и к новому своему мужу (она была вдова) особых чувств не испытывала. Инстинкт самосохранения толкнул ее в объятия Михаила (так звали отца Александры), т.к. ей одной тоже выжить было весьма сложно в то голодное время. Харчами ей не приходилось перебирать, мужиков-то в деревне осталось – раз, два и обчелся – все были либо на войне, либо уже погибли к тому времени. Поэтому и пошла замуж за Михаила, у которого вместо свадебного подарка – семеро по лавкам.

– Шурка, давай собирайся! – вбежав в избу, выкрикнула Валя. – Клава! Маша! (это старшие сестры Александры, был еще брат – Владимир) Вы тоже. Председатель колхоза разрешил собирать оставшуюся картошку на поле, которое у реки. Давайте быстрее, а то сейчас там будет полдеревни, и нам, как обычно, ничего не достанется.

Шура спрыгнула с лавки, подбежала к русской печи и засунула за нее свою тряпичную куклу, которую ей сшила Валентина. Она сделала это так ловко, что никто и не заметил, да и укромное место за печкой было такое, что никому в голову не придёт там искать куклу.

Шура очень любила Марусю (так она назвала куклу), хотя других-то у нее и не было, а противная Машка всегда норовила ее отобрать. Она была на два года старше, а значит, сильнее, и часто, когда дома не было Вали или Клавы, отбирала ее у Александры. Поэтому Шура, когда некому за нее было заступиться, прятала свое сокровище, и не играла сама с куклой, но и этой противной Машке не давала. Это уже выработалось у нее в привычку, и кукла не могла так просто лежать где-нибудь на столе или еще где-то. Либо Александра с ней играла, либо она была в укромном месте.

«Ну а как по-другому? – думала Шура, засовывая свое сокровище. – У Машки, значит, целых две тряпичных куклы, да еще и три деревянных чашечки для них, и даже есть одна маленькая ложечка, которые сделал папка. А она, значит, и мою куклу хочет заграбастать. Плохо не станет? Перебьется. Шиш ей, а не Марусю».

В свои семь лет Александра была уже не по-детски смышленая в жизненных вопросах, потому как по-другому в то время было нельзя. Но не только в бытовых делах Шура проявляла смекалку и сообразительность, она, как оказалось, все хватала на лету в школе. И за этот неполный, первый месяц учебы, сильно удивляла учителей своими способностями.

Быстро надев старенький шушун, доставшийся ей по наследству от Машки, и так же быстро влетев в видавшие виды ботинки, тоже бывшие Машкины, Шура схватила корзину и встала наизготовку возле двери. Она в свои семь лет была еще очень мала ростом, и корзина ей была чуть ли не по пояс. Сестры не заставили себя долго ждать, и, перехватив инициативу на правах самой старшей сестры, Клава скомандовала:

– Вперед!

Они все выбежали на улицу, и, что-то крича друг другу, побежали в сторону колхозного картофельного поля. В конце сентября в далекой сибирской деревне было относительно тепло, хотя еще два дня назад выпадал снег, и были уже серьезные заморозки. По каким-то причинам, небольшую часть картофеля, вывороченного на поверхность трактором из соседнего колхоза, не успели собрать. И ночной холод сделал свое дело – урожай померз. Сдавать в район мороженый картофель председатель не решился, но и отдать его колхозникам – тоже (еще пришьют почетное звание «Вредитель»). Поэтому несобранные корнеплоды пролежали на поле почти три недели.

Без разрешения собирать их, конечно, никто не отважился – это грозило по указу «семь-восемь» уехать лет так на десять в лагеря. И часто мужики, возвращаясь с отработанного в колхозе трудодня, проходя мимо этого поля, и смотря на гниющий урожай, почёсывая затылки, про себя крякали: