<p>
- А почему жрецы не могут призвать его по-настоящему?</p>
<p>
- Потому что обычными обрядами здесь не обойтись. Страж не явится, если его не убедить, что призывают его не по пустякам, дело действительно крайне серьезное. А убедить его может только чья-то добровольная жертва. Но кто же согласится собой пожертвовать ради других? Я лично не знаю никого из взрослых и относительно здоровых членов общины, кто бы на такое пошел. Даже старики на что-то еще надеются, кроме тех, кто и так уже при смерти. Но вряд ли Страж примет такую жертву, скорее сочтет, что его пытаются так обмануть.</p>
<p>
- А дети?.. - неожиданно для себя выдохнул Илав.</p>
<p>
- Хм, детям, я слышал, Страж дает послабление, с них достаточно будет и жестокой порки розгами. Причем детьми тут считаются лишь те, кому еще не исполнилось тринадцати. Ты бы еще подошел. Но ваше поколение же воспитывали в соответствии с новыми веяниями, никто из вас розог и в глаза не видел, разве что на картинках. Это моих сверстников драли почем зря, а теперь у нас другие законы. Удивительно, что и правоверные в нашем городе им следуют, хотя в исконных своих землях они отпрысков не то что розгами, а плетьми почем зря охаживают, и никто против этого обычая не протестует.</p>
<p>
Илава пронзила мысль, что вот он, его шанс спасти родную общину от изгнания, а любимого деда от верной смерти.</p>
<p>
- А если я принесу такую жертву? - заикнулся он.</p>
<p>
- Внучек, ты хоть понимаешь, на что подписываешься? Это же жутко больно, а если пойти на попятную посреди процедуры, то все будет зря. Жертва должна быть добровольной от начала и до конца.</p>
<p>
- Дед, я не струшу! - выкрикнул Илав.</p>
<p>
- Ох, ну тогда, раз ты такой самоотверженный, пойдем готовиться. Розги еще нарезать надо, а в храм придется пробираться незаметно ночью, а то жрецы возмутятся, что кто-то смеет проводить церемонию призыва через их голову, и наверняка не дадут своего согласия. Знаю я этих перестраховщиков... Ладно, позвоню твоим родителям, что ты остаешься ночевать у меня.</p>
<p>
Следующий час Илав провел в самом заросшем углу городского парка, вырезая под руководством деда подходящие прутья. От одной мысли, что он сейчас саморучно готовит то, чем его скоро будут полосовать, мальчика бросало в холодный пот, но он упорно продолжал свое дело. Получившаяся охапка даже на вид была страшна, а как подумаешь, что всю ее о тебя истреплют... Илав старался не думать, не трус же он, в конце концов!</p>
<p>
В храм они пробирались как воры под покровом ночной тьмы. Йихнов открыл черный вход, и только когда они оказались внутри, рискнул зажечь ручной фонарь. Включать освещение было нельзя, чтобы никто не увидел света в окнах храма. В алтарном помещении, к счастью, никаких окон не было, и можно было зажечь хотя бы свечи. В их колеблющемся свете Илав с благоговением рассматривал алтарь в виде массивной каменной плиты на позолоченных столбах, на которой, на его памяти, никаких жертв никогда не приносили.</p>
<p>
- Раздевайся и укладывайся на эту плиту, - указал дед, - под ней есть рукояти, за которые можно держаться во время порки. Я не имею права удерживать тебя на алтаре, ты должен делать это исключительно сам.</p>
<p>
Представив себе, что раздевается для медосмотра, Илав скинул с себя все лишнее, оставшись в одних носках. Впрочем, и их тоже пришлось снять, поскольку, по утверждению деда, на алтарь надлежит ложиться только в том виде, в каком ты появился на свет. В храме было прохладно, и все тело мальчика покрылось гусиной кожей. Впрочем, он понимал, что это ненадолго, скоро его прижарят, как в настоящем пекле!</p>
<p>
Пессимистические ожидания Илава сбылись даже с избытком. Уже первый удар пучка розог заставил его взвыть, а дальше боль все нарастала. Вскоре Илаву стало казаться, что его не прутьями хлещут, а обливают кипятком. К счастью, у боли все же был некий предел, по достижении которого ягодицы словно бы потеряли чувствительность. Не в силах сдержать крик, Илав доорался до хрипоты, отполировал алтарь собственным животом, но рукоятей ни разу не выпустил, стискивая их до побелевших ногтей, и не позволил себе издать ни одной просьбы о пощаде.</p>
<p>
Когда порка внезапно закончилась, он бессильно распластался на алтаре. Впрочем, дед тут же напомнил ему, что церемония еще не закончилась. Пришлось, преодолевая боль, сползать с алтаря и, схватившись обеими руками за иссеченные ягодицы, плестись к барельефу на стене, изображающему Стража. Оторвав, наконец, ладони от зада, Илав увидел, что они перемазаны кровью. ЕГО КРОВЬЮ! Его едва не замутило, но все же он сумел с собой справиться и, приложив обе ладони к барельефу, прохрипел формулу призыва:</p>
<p>
- Страж, прими мою жертву, приди и спаси твой народ!</p>
<p>
Уже в полном опустошении отойдя от барельефа, Илав подумывал о том, чтобы улечься на пол, поскольку оставаться на ногах больше не было никаких сил. И тут на его глазах из барельефа начала истекать некая светящаяся субстанция. Ее становилось все больше, она стала сгущаться, принимая облик человеческой фигуры, которая, окончательно обретя черты, оказалась мальчишкой, ровесником самого Илава. Мальчик стоял, разинув рот, тогда как дед за его спиной пал ниц и воздел руки к пришедшему:</p>
<p>
- Хвала тебе, наш Господин, что снизошел к нам в сей трудный час! Только раньше ты никогда не являлся к своим верным слугам в этом облике!</p>
<p>
- А вы и не знали, что ваш Страж это должность, а не имя? - усмехнулся вышедший из барельефа парень. - Тот, кто приходил к вам последний раз, сейчас очень занят, попросили меня. Если что, мое имя Миран. Так зачем звали-то?</p>
<p>
- Нам запрещают служить тебе, - пробормотал Илав, - ну, или твоим божественным родственникам. Наш народ хотят изгнать из этого города.</p>
<p>
- То есть вы продолжаете служить Клану Живого огня, и кто-то именно за это смеет изгонять вас из города, испокон веков находящегося под покровительством Клана?! - возмутился Миран. - Кто же эти наглецы?</p>
<p>
- Они называют себя правоверными и молятся своему богу, - смиренно пояснил Йихнов. - Когда-то мы сами пустили их к себе жить, но их стало слишком много и они взяли здесь власть... Их слишком много, чтобы мы могли справиться с ними своими силами. Они хотят через неделю закрыть наш храм, и тогда мы не сможем больше жить в этом городе.</p>
