Впрочем, чуть ниже литературовед все же признает:
«Таков ли был Моцарт в действительности – это уже другой вопрос, за решением которого нужно обратиться к его биографам. Для нас важно лишь то, что таковым задумал и изобразил его Пушкин».
Потрясающая мысль! Таковым его задумал и изобразил Пушкин!
А Сальери?
Ведь его тоже таковым задумал и изобразил Пушкин!
Так, может быть, для того, чтобы установить, таков ли был Сальери в действительности, тоже имело бы смысл обратиться к его биографам?
Вот только настоящих биографий Антонио Сальери нет, и имя этого замечательного человека оказалось словно вычеркнутым из списков людей, достойных того, чтобы писать их биографии.
И все почему?
А все из-за пресловутого «драматического опыта» гениального А. С. Пушкина…
Д. Н. Овсянико-Куликовский пишет, что Сальери – «не гений, а только талант», что он, «за вычетом специальных дарований и того, что называется «призванием», является «обыкновенным смертным», подверженным, как все мы, грешные, гнету больших и малых страстей».
И литературовед, основываясь исключительно на литературных фантазиях Пушкина, выносит приговор:
«Бесстрастность Моцарта, безоблачность его души, его простодушие, беспечность, отсутствие всякой подозрительности и той душевной озабоченности или напряженности, которая вызывается присутствием в душе властной мысли или властного чувства, – все это представляет резкий контраст душевному укладу Сальери, порабощенному сложным и могучим чувством и властною идеею, способною привести человека к помешательству или к преступлению».
Далекий от изучения реальных исторических фактов Д. Н. Овсянико-Куликовский уверен, что «Моцарт стал ему, Сальери, поперек дороги, и все усилия, все труды, вся жизнь его, направленные к одной цели, разбились, свелись на нет в тот момент, когда, казалось, цель уже почти достигнута, и виновником этого крушения славы, столь дорого купленной, является Моцарт, «гуляка праздный», который пришел, увидел и победил, и эта победа досталась ему без всяких усилий и стараний».
У А. С. Пушкина читаем такие слова Сальери:
…Сам скажу – я ныне
Завистник. Я завидую; глубоко,
Мучительно завидую. – О небо!
Где ж правота, когда священный дар,
Когда бессмертный гений – не в награду
Любви горящей, самоотверженья,
Трудов, усердия, молений послан -
А озаряет голову безумца,
Гуляки праздного?.. О Моцарт, Моцарт!
И у читателей (а их миллионы) возникает впечатление, что Сальери именно таким и был, что это его реальные слова. Что имела место зависть на почве профессионального соперничества. Ничего не знавший о реальном Сальери Д. Н. Овсянико-Куликовский уверен, что это – «чувство по преимуществу «трудовое», «цеховое», и одна из его резких особенностей состоит в том, что его, так сказать, район ограничивается рамками известной профессии: актер завидует актеру, ученый – ученому, беллетрист – беллетристу, ювелир – ювелиру и т. д. Это – норма; случаи же, когда человек завидует вообще чужому успеху, без различия профессий, представляют собою явление анормальное, патологическое: это уже завистники по призванию и по извращению натуры. Сальери, который говорит о себе: «я ныне завистник», не принадлежит к числу этих болезненных натур: он не способен завидовать славе, например, Гете, Шиллера, Канта, Руссо и т. д., он завидует только Моцарту, представителю той же профессии, к которой он сам принадлежит, сотоварищу и сопернику по музыкальному творчеству».
Ничего не знавший о реальном Сальери литературовед рассуждает:
«Сальери по натуре своей вовсе и не предрасположен к завистничеству; всю жизнь, вплоть до появления Моцарта, он был свободен от этого чувства. «Нет! Никогда я зависти не знал!» – говорит он, и мы ему верим, потому что в итоге он рисуется нам как человек искренний, правдивый и прямой. Он не завидовал ни Глюку, ни Пиччинни, – он знал себе цену и верил в свою звезду. Он не сомневался в том, что, обладая выдающимся музыкальным дарованием, огромною трудоспособностью, терпением и выдержкой, он свое возьмет и достигнет общего признания и славы. Он – не мелкий завистник: он не будет завидовать попусту, потому только, что вот сейчас аплодируют не ему, а Глюку. Он слишком горд для этого».
Читаешь подобное и поражаешься: литературовед цитирует вымышленные слова реального человека и, основываясь на этом, дает характеристику этому человеку. При этом он опирается исключительно на фантазии Пушкина. А тот якобы от имени Сальери пишет так:
Кто скажет, чтоб Сальери гордый был
Когда-нибудь завистником презренным,
Змеей, людьми растоптанною, вживе
Песок и пыль грызущею бессильно?
Никто!..
Но реальный Антонио Сальери никогда ничего подобного не говорил!!!
Тем не менее, Д. Н. Овсянико-Куликовский употребляет в отношении Сальери такое определение как «душевное мошенничество». И оно якобы «наглядно сказалось в тех софизмах, которыми он усиливается оправдать перед самим собою свое злое чувство, свою зависть и ужасный умысел убийства». Сальери якобы хочет уверить себя, будто он «избран» самой Судьбой, чтобы «остановить» Моцарта. По мнению литературоведа, «преступление» Сальери «превращается, таким образом, в род самоотверженного подвига».
Основание?
Опять же фантазии Пушкина, а тот пишет так:
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Подымет ли он тем искусство? Нет;
Оно падет опять, как он исчезнет:
Наследника нам не оставит он.
Что пользы в нем? Как некий херувим,
Он несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь!
Так улетай же! чем скорей, тем лучше…
По мнению Д. Н. Овсянико-Куликовского, Сальери был уверен, что совершает «подвиг» не только для спасения себя и других «жрецов и служителей музыки», но и «для спасения самой музыки, для того, чтобы обеспечить дальнейшее преуспеяние этого высокого искусства, которому он фанатически служит: дело в том, что Моцарт – именно своею гениальностью – только портит это искусство, мешает ему развиваться и идти дальше правильною, размеренною поступью прогресса».
Ну а дальше – рассуждения про яд («осьмнадцать лет ношу его с собою»), про «ослепление мысли злым чувством», про «извращения ума скверною страстью», про «геркулесовы столбы внутреннего душевного плутовства»…
Слепо следуя за пушкинским вымыслом, Д. Н. Овсянико-Куликовский пишет:
«Фанатизм Сальери принадлежит к одному из худших его видов, к профессиональному: человек порабощен не отвлеченной идеей, не идеалом, например, религиозным, моральным, политическим, а своей профессией, избранным занятием и мыслью о своих успехах на этом поприще».
А дальше – рассуждения про «психоз», про «болезненное самолюбие», про «злобное отношение к сотоварищам по профессии, а потом и вообще к людям»…
Впрочем, Д. Н. Овсянико-Куликовский иногда все же оговаривается и признает, что это все «изобразил» Пушкин, который дал читателям в лице Сальери «одну из смягченных и облагороженных форм профессионального фанатизма».
Литературовед пишет:
«Сальери не производит отталкивающего впечатления: он не жалок, не смешон, не противен; он скорее вызывает в нас чувство сострадания, смешанное с уважением; нельзя презирать его: он – мученик, он – несчастный человек, он – жертва своей горькой участи, и психология его зависти и история его преступления – настоящая и глубокая драма».
