Лена остолбенела, прижала пальцы к губам, сдерживая рвущийся наружу визг безграничного счастья. Теперь дрожали не только колени, все тело будто свело судорогой, окатило неведомым доныне экстазом. Сердце сжалось, дыхание перехватило, перед глазами все поплыло.
– Ну, наконец-то… – Ян улыбнулся. – Я хотел вас кое о чем попросить… – Он поднялся, и все заслоны здравого смысла в Лениной голове сорвало напрочь.
Понимая, что еще немного, и она свалится в обморок от восторга, Лена кинулась к Томскому и повисла у него на шее.
– Да! – вырвалось откуда-то из глубины души. – Конечно же, да! Я выйду за вас! – Лена спрятала лицо у него на груди, чтобы никто не видел слез радости.
– Что?! – донеслось сверху.
Лена почувствовала, что кто-то взял ее за плечи и пытается оторвать от любимого. Неужто Вайц? Или Никиту переклинило от зависти? Кто вообще посмел испортить лучший момент в ее жизни?!
С трудом заставив себя разлепить веки, Лена увидела, что сладостное воссоединение влюбленных рушит вовсе не какой-нибудь злоумышленник, а сам Томский. Более того, выражение лица у него было далеко не влюбленным. В его глазах можно было прочитать массу самых разных эмоций: растерянность, смущение, недовольство и даже страх, но на любовь там не было и намека.
– Лена, вы в порядке? – Томский бережно, как сапер, обезвреживающий мину, отодвинул Лену от себя на безопасное расстояние.
– Я… но… как же… колено… – пробормотала она, утратив дар изъясняться связно.
– Я поднимал с пола ручку. – Ян продемонстрировал доказательство своих слов. – И уж точно не звал вас замуж.
Сзади раздался какой-то сдавленный звук, нечто среднее между чиханием и кашлем. Лена резко обернулась: Вайц и Никита стояли с непроницаемыми лицами, правда, у Дмитрия Яковлевича слегка подрагивала губа от еле сдерживаемого смеха.
– Не вижу ничего смешного, – нахмурился Томский. – И не припомню, чтобы я вас вызывал. Лена, присядьте.
Фетисовой ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Она слышала, как закрывается дверь за свидетелями несостоявшегося чуда, и догадывалась, что Вайца вот-вот накроет новый приступ хохота. Оставалось лишь надеяться, что это его и доконает, потому как иначе Лена никогда больше не осмелилась бы посмотреть ему в глаза.
О, как же она мечтала сейчас вновь стать Мухой! Девушкой, которую никто не замечает и о существовании которой Томский даже не подозревает. Позор жгучим ядом растекся по венам и разъедал Фетисову изнутри. Ей было уже наплевать на «Влюбителя», на этот бесполезный кусок кода и на судьбу «Романтики». Лишь бы только Ян уж поскорее уволил ее, и тогда она сядет в такси и уедет настолько далеко, насколько хватит сбережений.
– Я не сержусь, – донесся до Лены мягкий голос Томского. – Все-таки вы вчера сильно ударились…
Господи, ну зачем ты щадишь мои чувства?! Скажи прямо: «Ты долбанутая! Стукнутая! Черт, да тебя явно уронили еще в младенчестве!»
– Послушайте, я серьезно. Ну, посмотрите на меня.
Ты хочешь, чтобы я умерла от стыда? Прости, но это будет слишком мучительно.
– Лена! – не унимался Ян. – Считайте, что это приказ.
Она стиснула челюсти и усилием воли заставила себя взглянуть на шефа. В ушах тут же зазвучал ее собственный голос: «Конечно же, да! Я выйду за вас!» А что? Из этого выйдет неплохая эпитафия. «Она соглашалась выйти за каждого, кто уронил ручку». И если повезет, какой-нибудь голливудский продюсер даже заплатит ее родителям за права на экранизацию. Говорят, черные комедии сейчас в цене.
Томский смотрел на нее с жалостью, и это было обиднее всего.
– Вы слишком много работали, – сказал он тем тоном, каким обычно обсуждают пенсионеров за чертой бедности. Всю жизнь, мол, спину гнули, а теперь на хлеб не хватает. – Так дальше продолжаться не может.
А, вот и оно. Увольнение.
Давай, палач, будь милосердным. Сделай это быстрее.
– Вы хотите, чтобы я написала по собственному? – глухо спросила Лена.
– Да что ж такое! – вздохнул Томский и откинулся на спинку кресла. – Кажется, у вас в привычку вошло додумывать за меня! Никто вас не уволит. Я же не сумасшедший выгонять человека, который так предан делу, что торчит в офисе ночи напролет.
– Тогда что?
– Два дня выходных. Сходите в спа, в театр, в ресторан… Я не знаю, развлеките себя как-нибудь. Я не позволю, чтобы мои сотрудники гробили себя, как крепостные.
Лена горько усмехнулась. Спа! Интересно, он хоть раз заглядывал в зарплатные ведомости? Вряд ли, иначе знал бы, что у его сотрудников куда больше общего с крепостными, чем он себе воображает.
– Но сначала… – Ян пододвинул к ней распечатки. – Я хочу, чтобы вы кое-что подписали. Собственно, за этим я вас и вызвал.
– Что это? – Лена поправила очки и взяла верхний лист. – Отказ от претензий…
– Простая формальность, – перебил ее Томский. – Видите ли, тут заходил наш юрист… Он слышал про вашу травму, и поскольку она произошла в офисе… Пусть и в нерабочее время… Ну, вы знаете Семена. Тот еще паникер.
Картинка сложилась окончательно. Все, что Лена по наивности приняла за проявление любви, оказалось банальным чувством вины. Да, Ян плохо спал ночью, потому что не мог выбросить Лену из головы. Но не как предмет обожания, а как девочку, которая у него на глазах попыталась пройти через стену. С утра подарил розы – не цвета страсти, а цвета пятен на ковролине. А потом, когда юрист до чертиков запугал Яна и рикошетом секретаршу, вызвал Лену, чтобы та письменно отказалась от иска. Да так разнервничался, что даже ручку не смог в руках удержать.
И Фетисова расписалась. И в бумагах, и в собственном бессилии. «Влюбитель» не работал.
Два дня Лена провела за саморазрушением. В ее случае спа расшифровывалось как «сериалы, печеньки, апатия». Лена пустила корни в диван, спала в окружении оберток и фантиков, а телефон поставила на режим «самолет» – хоть немного приблизилась к нормальному отпуску.
Нет, поначалу Кобзев звонил, потом что-то писал на электронную почту, но Лена твердо решила дождаться того момента, когда он забудет историю с предложением. А потому ближайшие лет пять, а если у него хорошая память, то и все десять, разговаривать с ним не планировала. В первый день Никита даже заявился к ней на квартиру, ломился в дверь и что-то выкрикивал на лестничной клетке. Лена же только прибавила звук в фильме и притворилась, что ее нет дома. Учитывая, что она и без того чувствовала себя пустым местом, это было довольно просто.
Когда отведенные Томским выходные закончились, Фетисовой пришлось восставать из пепла и фантиков. Стыд сменился безразличием. Лена поняла, что терять ей больше нечего: ее проект не имеет смысла, да и сделка по продаже «Романтики» уже закрыта, а главное, тот, ради кого все затевалось, относится к ней как к полусумасшедшему трудоголику. Итого в сухом остатке Лена имела два жирных креста: на карьере и на личной жизни. А что касается чувства собственного достоинства… Что ж, его отшибло вместе с обонянием.
Как известно, нет человека спокойнее, чем тот, кто ни к чему не стремится. Нет планов – нет страха, что ничего не получится. И Лена как живая иллюстрация этого факта ехала в офис с холодным сердцем и каменным лицом. О том, что она пока не превратилась в робота, напоминала лишь повязка на носу.
Фетисову не задели ни косые взгляды коллег, ни шепотки за спиной. Разве можно отказать людям в удовольствии перемыть кому-нибудь кости? В конце концов, чем еще разнообразить унылые трудовые будни офисному планктону? И Лена решила, что если хоть так может принести человечеству пользу, то значит, сковырнула себя с дивана не зря. И надо сказать, человечество в долгу не осталось.
Рабочее место Лены походило на стену памяти рок-кумира. Мало того что оно было сплошь уставлено цветами – и нет, алых роз среди них сегодня уже не было, – так в кресле еще и восседал здоровенный плюшевый медведь. Похоже, чувство вины довело Томского до помешательства.
Вздохнув, Лена пересадила медведя на пол – в мусорное ведро он бы все равно не влез. А вот цветы, по крайней мере, пара букетов, отлично там поместились. И хотя люди за соседними столами смотрели на действия Фетисовой как на кощунство, у самой Лены рука не дрогнула. Второй раз попасться в ту же ловушку? Дудки, одного раза хватило с лихвой.
