Наемник пошевелил руками. Вроде действуют, слушаются… Поднес к лицу, силой раскрыл дрожащими левый глаз, шипя от боли.

Что ж! Везенье его пока что не покинуло. Никакого столба с башкой ворона или касатки рядом не было. Что уже не могло не радовать!

Но зато была клетка из толстых, в запястье, деревянных «прутьев», со следами когтей и клыков Решетка, тщательно вделанная в криво обструганные доски пола и крыши. Накрепко замотанная на много витков, тщательно залитая клеем…

В противоположном углу, в паре ярдов – низенькое длинное корытце с треснувшим боком, рядом маленькое ведерко, тоже деревянное. Сам же пленник лежит на охапке то ли камыша, то ли рогоза – никогда не мог различить! И там, и там, острые длинные листья, да тонкий пустотелый стволик…

А еще, в клетке пахло зверем. Большим и страшным. Тут явно кого-то держали до Рыжего. И могли вселить обратно.

Закрыв глаза, арбалетчик прорал старую морскую песню:

Тянем, потянем, йо-хо-хо!

Якорь тяжел, йо-хо-хо!

Как сундук мертвеца, йо-хо-хо!

Его лапы остры, йо-хо-хо!

Его руки длины, йо-хо-хо!

А на якоре шлюха сидит!

Присосалась пиздою, пизда!

Тянет якорь наш вниз! Вот манда!

Осьминога ей в зад, йо-хо-хо!

Спев все слова, которые помнил, Рыжий недобро ухмыльнулся. Что ж! Пока не вселили, поживем. А там видно будет, кто кого заломает.

Летал Ворон Кутх над островами, вниз смотрел. Радовался! Лес растет, кабан бегает, медведь ходит, заяц скачет. Птица гнезда вьет. А для кого? Зачем все? Чтобы было? Загрустил Ворон!

Сел на самую высокую сосну, клюв-железный нос чистит, глазом водит. Придумал! Великаны нужны. Но маленькие. Чтобы на острове дюжина дюжин помещалась, и еще место осталось сивучу и моржу на берегу спать, а медведю берлогу в лесу городить.

А как сделать таких, чтобы и как великан, и маленький? Долго думал! Три раза пожалел, что злая старуха утонула – она давно жила, много видела – вдруг подсказала бы. Но утонула давно – ее рыбы съели уже, не спросишь. Значит, самому надо думать!

Слетел с сосны, по берегу ходит. А берег из глины. Она под лапами гнется, мнется, во все стороны ползет… Придумал! Из глины можно маленьких великанов сделать!

Взял кусок, начал делать. А у него когти… Не получается. Только испачкался весь. В море зашел, глину оттирает с когтей. Видит, калан плывет. Не тот, что ракушкой кидал – тот молодой был, глупый. А этот старый. Тоже глупый, но Кутха боится. И лапы хорошие. Хоть лепить, хоть держать, все могут!

Ворон обрадовался, калана позвал. Будем вороно-великанов делать, говорит калану.

“Почему вороно-великаны, почему не вороно-каланы? Я же тебе помогать буду! Давай честно называть!”

“А давай я тебе клювом по лбу ударю?”

Задумался калан. Клюв у Кухта твердый, железный! Таким бы ракушки долбить, да крабам панцири ломать!

“Нет, – отвечает, – по лбу не надо. По справедливости надо!”

“Я старший, я главный, я справедливый! А ты – жопа шерстяная!” – Кутх кричит, шумит, крыльями бьет. Потом подумал, отвечает: “Прости, друг калан! Давай сделаем, а потом придумаем, чтобы по справедливости.

Позвали медведя – дерево ломать, позвали кита – воду лить, позвали моржа – глину копать. Касатка мимо плыла, ее тоже позвали – не помогает, так хоть не мешает, уже хорошо!

Калан помощника себе позвал. Тоже калана, молодого, глупого. Ты, говорит, бырбаанай лепи, а мы остальное делать будем!

Взяли бивень моржа, хребет вырезали. Взяли клыки медведя, ребра сделали. Взяли перо орла – волосы сделали. Глиной облепили. Молодой калан бырбаанай приделал. Хорошо получилось!

Встал маленький великан, посмотрел на Ворона. “Кто я?” спрашивает.

Кутх на каланов смотрит, каланы на ворона. Морж с медведем на касатку. Той смотреть не на кого – обиделась, уплыла.

“Ты – унак! Ты – человек!” – отвечает ему Кутх.

“Буду человек!” – отвечает маленький великан. – “Буду унак! ”

Сидят, смотрят. Человек-унак по лесу ходит, в море плавает, в небо подпрыгивает. Скучно ему.

Начали дальше делать. Делают, делают…

Еще одного сделали. Одну.

Тут бивни кончились, и клыки, и перья… Не из чего делать!

Тут молодой калан и говорит – “У меня глины много, гляньте, сколько наделал!”. Большая куча получилась! Не выкидывать же – старался!

Слепили из кучи бырбаанай человеков. А они сами себя делать начали! И быстро так! Весь остров в человеках! Байдары сделали, по всему миру поплыли. Испугался Кутх, взял тех двух в лапы, женщину и мужчину, отнес на небо. Посадил на облако и говорит: “Вы – человеки, вы – унаки! Тут живите. А вниз не ходите!”. И улетел.

Словно надеясь оправдаться за долгое бездействие, ветер дул мощно и устойчиво. И даже, что удивительно, в нужном направлении!

Асада приказал поднять все паруса, вплоть до кливеров. Керфу подумалось, что имейся у холька весла, капитан еще и грести бы команду заставил. И наемников бы посадил на гребные банки! И никто не счел бы это странным – ясное дело, что унаки не рискнут атаковать корабль снова. Попробуй вскарабкаться на мчащийся корабль, среди ясного дня, прыгнув на скользкое дерево с летящей параллельным курсом байдары! Если получится, то можно больше ничего и не делать – сразу богом назначат. Путь и сугубо местным. Обычному человеку такой фокус не по силам!

Но все, но все же… Могли и решиться на месть, благо, накрошили с избытком! От стольких погибших, кровавая пелена встает перед глазами у самых спокойных!

С другой стороны, потерять четырнадцать человек за раз – для здешних племен – это очень много. Даже слишком! И как бы не был достоин повод, то, скорее всего, предпочтут утереться.

С третьей же стороны, могли и не утереться – а пойти воевать хольк всеми оставшимися силами, включая оленей – так сказать, погибать, так до конца!…

Да мало ли что могло произойти? Это Север, господа, тут климат иной! Соображенья в головах тоже отличаются. Поэтому, лучше уж поспешить, благо, до Любеча не так далеко – пара суток пути, а с таким ветром, и быстрее! Не только ведь в паруса, в корму и то дует, подталкивает!

За спиной громко плюхнуло. Мечник развернулся на внезапный звук, готовый схватиться за оружие – теперь-то, в трюме его никто не оставлял!

Два матроса тащили за ноги к борту следующего мертвого унака. Труп оставлял за собой красный след – кровь в здешней влажности и прохладности застывала в жилах мертвецов неохотно. Вслед за процессией неторопливо шел третий матрос со шваброй. Делал вид, что вытирает, больше размазывая.

– А в чем смысл, уважаемый? – спросил мечник, дернув подбородком в сторону прочих убитых. – Еще дюжина ведь, и за каждым смывать будешь?

Уборщик злобно зыркнул и ничего не ответил тупому наемнику, не понимающему очевидного. И продолжил махать своим орудием, разбрызгивая во все стороны воду, грязь и кровь.

Керф пожал плечами – в каждом монастыре свой устав. Раз трет, значит, надо. Может, традиция такая, а может, и морячок по голове стукнутый. Так что, пусть его! А то еще кинется, тряпкой размахивая… Начнет шваброй тыкать, будто копьем. Всю харю запачкает!

Следующего выкинули неаккуратно – то ли рука у одного из метателей сорвалась, не выдержав веса, то ли еще какая нескладность тому виной. Несчастный покойник, вместо того, чтобы, как предшественник, чинно шмякнуться в нескольких ярдах в воду, ударился спиной о борт, прокатился по гладким доскам, упал в локте от корабля, и тут же исчез под брюхом «Лося». Вскинув руки над головою, словно прощаясь с солнцем и небом. Мечник поежился – по хребту пробежали нехорошие мурашки. Не хотел бы он себе такой судьбы! Кишки выпустили, догола ограбили, еще и кораблем раздавили!