Тигр врывается в новый год. Нас пожирает.

Вдумайся, наконец.

Мы не пришли ни к чему, а я

Цепенею в наемном доме. Вдумайся, наконец,

Я ведь себя обнажил не без цели

И вовсе не по принуждению

Нерасторопных бесов.

Я хочу хоть с тобой быть честным.

Я был рядом с сердцем твоим, но отдалился

И страхом убил красоту и самоанализом - страх.

Я утратил страсть: а зачем хранить,

Если хранимое изменяет себе?

Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание:

Так как я приближусь к тебе с их помощью?

Они прибегают к тысяче мелких уловок,

Чтобы продлить охладелый бред свой,

Они будоражат остывшее чувство

Пряностями, умножают многообразие

В пустыне зеркал. Разве паук перестанет

Плести паутину? Может ли долгоносик

Не причинять вреда? Де Байаш, миссис Кэммел,

Фреска

Раздробленные атомы в вихре за кругом дрожащей

Большой Медведицы. Чайка летит против ветра

В теснинах Бель-Иля, торопится к мысу Горн,

Белые перья со снегом. Мексиканский залив зовет;

Я старик, которого гонят пассаты

В сонный угол.

Жители дома,

Мысли сухого мозга во время засухи.

Перевод А. Сергеева

1 Геронтион - старикашка (греч.). Пародийный намек на название стихотворения кардинала Джона Генри Ньюмена (1801-1890) "Сон Геронтиуса", где душа человека в сопровождении ангела-хранителя возносится к небесам сквозь сонмы добрых и злых духов. У Ньюмена от греческого корня образовано имя собственное; у Элиота это имя превращено в нарицательное и уничижительное.

2 Шекспир, "Мера за меру". Пассаж из монолога, с которым Дюк обращается к осужденному на смерть Клаудио, убеждая его, что смерть реальнее и надежнее жизни и что только готовностью к смерти проверяется достоинство человека.

ГЕРОНТИОН

Ты, в сущности, ни юности не знаешь,

Ни старости, они тебе лишь снятся,

Как будто в тяжком сне после обеда.

Вот, я старик, в засушливый месяц слушаю,

Как мальчик мне вслух читает, и дождя ожидаю.

Не осаждал я пылавших ворот,

На приступ не шел под горячим дождем,

По колено в соленом болоте, истерзанный мухами,

Я, вздымая меч, не сражался.

Пришел в упадок мой дом,

А на подоконнике скрючился домовладелец-еврей,

Что родился в таверне Антверпена,

Был в Брюсселе избит, а в Лондоне облысел

и залатал прорехи.

Кашель козы по ночам доносится с луга;

Мох, груды железа, бурьян, лебеда, камни вокруг.

Женщина, что стряпает мне и чай подает,

Прочищая гугнивую раковину, ввечеру хлюпает

носом.

Таков я, старик,

Застоявшийся разум в продуваемых ветром

пространствах.

Знаменье мы принимаем за чудо. "Яви знаменье

нам!"

Слово, сокрытое словом, бессильным вымолвить

слово,

Окутано мраком. В юное время года

Явился Христос-тигр.

Иудино древо, кизил и каштан расцвели в мае

греховном:

Все поделят, выпьют, пожрут

Под шепоток - мистер Сильверо

Ласковорукий, тот, что в Лиможе

Всю ночь напролет по соседней комнате топал;

Хакагава, даривший поклоны среди картин Тициана;

Мадам де Торнквист, что в темной комнате

Двигала свечи; фройляйн фон Кульп,

Что вдруг обернулась, стоя в дверях. Челноки

в пустоте

Ветер без нитей ткут. Не являются призраки мне,

Старику, в сквозняком продуваемом доме

Под холмом на ветру.

После знанья такого, какое прощенье? Подумай:

У истории много коварных путей, запутанных троп

И безвыходных выходов, шепотком честолюбья

она введет в заблужденье

И уловит тщеславьем. Подумай:

Она отдает лишь когда рассредоточено наше

вниманье,

А то, что дарует, она отдает в таком беспорядке

искусном.

Что даяния эти лишь разжигают сильней

вожделенье.

Так поздно дарует,

Что в это не верится даже, а если вера осталась,

То в памяти только, в угасших страстях.

Дарует так рано

В бессильные руки тех, кому в обузу эти дары,

Только боязно им отказаться. Подумай:

Ни храбрость, ни страх не спасают нас. Героизм

Порождает пороки, каких доселе не знали.

А к добродетели нас

Вынуждают наши чудовищные преступленья.

Эти слезы упали с дерева гнева.

В новый год вторгается тигр. Нас пожирает он.

Подумай же:

Выхода мы не нашли, а я

Коченею в наемном доме. Подумай же, наконец:

Я не без умысла выставляю себя напоказ

И вовсе не по наущенью

Увальней-бесов.

Я хотел обо всем тебе честно поведать,

Я почти вошел в твое сердце, но был отброшен

назад,

И красота растворилась в страхе, а страх

в истязаниях самокопанья.

Я утратил и страсть: беречь для чего

То, что должно растлиться в неверности?

Я утратил зрение, слух, обоняние, вкус, осязание

Как же теперь мне помогут они почувствовать

близость твою?

Чтоб оттянуть наступленье беспамятства,

К тысяче мелких уловок тщатся прибегнуть они:

Когда чувство застыло, будоражат нутро

Приправами острыми, умножают разнообразие

жизни

В пустыне зеркал. Неужто паук

Тенета плести перестанет, а жук-долгоносик

Зерно поедать? Де Байаш, миссис Кэммел и

Фреска

Разъятые атомы, что уносятся вихрем из

круговращенья

Дрожащей Медведицы. С ветром борется чайка

В ущельях Бель-Иля, к мысу Горн поспешая

Белые крылья на белом снегу. Гольфстрим

призывает,

Старика увлекают Ветр_а_

В уголок забвенья и сна.

Обитатели дома

Думы иссохшего разума в засуху.

Перевод Я. Пробштейна

БУРБАНК С "БЕДЕКЕРОМ", БЛЯЙШТЕЙН С СИГАРОЙ

Тру-ля-ля-лядь - ничто из божественного не постоянно, дальнейшее горенье, гондола причалила, старый дворец оказался тут как тут, как прелестны его серые и розовые мраморы - сатиры и монахи, и такие же волосатые! - и вот княгиня прошла под аркой и очутилась в небольшом парке, где Ниоба одарила ее шкатулкой, в которой та и исчезла.

Бурбанк чрез мостик перешед

Нашел дешевую гостиницу;

Там обитает Дева Роскошь,

Она дает, но не достанется.

Транслируют колокола

Глухую музыку подводную,

Бурбанк отнюдь не Геркулес,

Имея ту же подноготную.