Итак, Джеймс, я собираюсь проникнуть туда, где находится ваша сущность: внутрь головы. Первое наше сближение произведем через ухо. - Сун встал и подошел к столику. - Я возьму этот шампур и введу его внутрь вашего черепа. - В тусклом свете сверкнула тонкая длинная полоска металла. Сначала вы не почувствуете ровным счетом ничего. В буквальном смысле ничего не почувствуете. Барабанная перепонка, которую я собираюсь раздражать, не имеет осязательных рецепторов, только болевые. Поэтому о присутствии шампура вы впервые узнаете лишь тогда, когда... я предоставляю вам самому подыскать подходящее определение для ваших ощущений. Если сможете.

Раздавив каблуком сигарету, Сун посмотрел на Бонда с чем- то вроде сострадания.

- И последнее, Джеймс. Подвал обладает хорошей звукоизоляцией, под нами скала. Пол над нами устлан коврами и одеялами, что еще больше уменьшило слышимость. Испытания показали, что с расстояния в сто ярдов уже практически ничего не слышно. Так что кричите, сколько влезет.

- Бог вас накажет.

- Не накажет, Джеймс. Ему меня не достать, а я вас достану.

Затем энергичной походкой человека, который спешит по какому- то важному делу, полковник Сун подошел к креслу. С необузданной решительностью он своей мощной левой рукой, словно хомутом, обхватил голову Бонда и прижал ее к груди. Бонд изо всех сил дернулся, но безрезультатно. Через несколько мгновений он почувствовал, как в его левую ушную раковину осторожно вводится кончик шампура. Сжав зубы. он ждал.

Боль кольнула внезапно, первый ослепляющий толчок агонии своей губительностью напоминал выстрел из пистолета в упор. Он услышал собственный сдавленный стон. Затем была передышка, во время которой он успел понять, что прекращение боли - куда более тонкое чувственное переживание, чем самые неистовые спазмы любви. И снова боль - взрывами, толчками, пластами, потоками; боль, от которой захлебываешься и которая выжигает; боль нескончаемая, как море или песок пустыни. Новая передышка и новая мысль: больнее уже быть не может. И тут же боль в тысячу крат страшнее. Вдох;

и стон. Вдох; и стон. Вдох...

Крик прекратился. Сун почувствовал, что тело Бонда ослабело, и отпустил его. Голова Бонда, из каждой поры которой сочился пот, упала на еле дышавшую грудь.

Сун, словно снисходительный наставник, взъерошил взмокшие волосы Бонда. Потом он резко повернулся, приподнялся на лестнице и с силой толкнул люк. Крышка приоткрылась на несколько дюймов.

Тут же раздался приглушенный голос:

- Слушаю, сэр?

- Спускайтесь вниз. Ломанн.

- Так точно, сэр.

Доктор с черным кожаным чемоданчиком в руке стал спускаться. За ним показались фон Рихтер и Вилли.

- Надеюсь, вы не станете возражать, полковник, если мы поприсутствуем.

- Нисколько, мой дорогой Людвиг. Я ценю вашу заинтересованность. Как видите, для зрителей приготовлены места. Прошу садиться.

- Этот... - Доктор откашлялся и начал снова. - Этот человек без сознания, сэр.

- Рад, что вы разделяете мое мнение. Теперь сядьте и приготовьтесь внимательно наблюдать. Это будет для вас хорошей школой. Если вы и в дальнейшем желаете служить нашему движению, то должны побороть в себе сдерживающие факторы. Учтите это.

Доктор Ломанн поколебался, затем кивнул и занял место на скамье рядом с Вилли.

- Ну, что же вы для нас припасли, Сун? - распевно спросил фон Рихтер. - Мы ожидаем от вас чудес. По общему мнению, Пекин - лидер в этой области.

Польщенный комплиментом, Сун склонил голову на бок, однако, желая оставаться объективным, сказал:

- Во Вьетнаме тоже весьма плодотворно работают. Некоторые сторонники Хо Ши- мина с удивительной для такой сравнительно отсталой страны легкостью овладели этим искусством. Подают большие надежды. Ага...

Он сделал шаг и приподнял голову Бонда за подбородок. Серо- голубые глаза раскрылись, прояснились и вперились в Суна.

- Будьте вы прокляты, Сун, - послышался слабый голос.

- Превосходно. Можно продолжать. Я работаю с его головой, Людвиг, как описывал. Пока он держится неплохо, но это только начало. Вскоре он будет кричать, лишь завидев, что я приближаюсь к нему, чтобы продолжить процедуру... Теперь я предполагаю раздражать септум - перегородку из кости и хряща, которая делит носовую полость. Всем видно? Хорошо.

И вновь боль - сперва не такая невыносимая, как прежде, потом Бонд уже не различал. Он пытался отгородить в сознании место, где не все было бы занято болью, где были бы мысли - прежде, когда он имел дело с палачами, ему удавалось это, и он таким образом сопротивлялся. Однако сейчас боль быстро завоевала все пространство. Единственной мыслью, на которой он смог сосредоточиться, была мысль о том, что он не должен стонать именно в это мгновение. Или в это. Или в это...

Прошло какое- то время, и боль на миг отступила. Он еще существовал где- то. Это было единственным, что он твердо знал. Но должно же быть и что- то еще. Крик. Кричал ли он? Неизвестно. Но в любом случае, старался не кричать.

Разговаривали люди. Сквозь шум, похожий на плеск быстрой реки, он различал отдельные слова. Опасность. Шок. Инъекция. Почувствовал легкий укол в руку, до смешного легкий.

И снова боль. И ничего, кроме боли. Никаких мыслей.

Миновало еще какое- то время, и он пришел в себя. Опять появились мысли. Или, вернее, одна большая мысль, которая заполнила собой все и была всем. Она давила, как невероятно толстое одеяло, обволакивала, как липкая холодная слизь океанского дна. Бонд никогда не испытывал этого чувства прежде, но что оно означает, понял быстро. Это было отчаяние, предощущение агонии, смерти. В сравнении с ним заполнявшая рот и нос кровь, пульсировавшая в голове сумасшедшая боль были пустяками.

Бонд открыл глаза. Оказалось, что видеть он мог довольно сносно. В футе от него находилось лицо Суна. Однако с тех пор, как Бонд видел его в последний раз, в нем произошла какая- то перемена. Оно высохло, кожа на нем стала походить на бумагу из старинных книг, глаза покраснели и опустели, раскрытые губы подрагивали. Дыхание этого человека было поверхностным и шумным, он постоянно сглатывал. Казалось, тиски изнеможения держали его так же плотно, как и Бонда. Это было странно, но не имело значения. Теперь ничего не имело значения.