– Почему это? – удивлённо спросил Петер.

Несмотря на то, что своей поездкой он преследовал вовсе не туристические цели, путешествия через бюро международного молодежного туризма «Спутник» хоть и были дешевле, в значительно уступали в комфорте широко известному «Интуристу», фактической туристической монополии Советского Союза.

– Через «Спутник» молодежь в основном едет, – ответил Макс, – постоянно встречи комсомольские, вечера дружбы. Внешне всё официально, а на деле весело – неформальное общение, знакомства. Слежки опять же меньше, легче затеряться в толпе. За интуристовцами на каждом углу следят: по слухам, у их гидов даже специальные тетрадки для доносов есть, где они перед КГБ отчитываются. Но ты все равно сильно не расслабляйся. У нас, бьюсь об заклад, руководители группы на «штази» работают. И в самой группе тоже кто-то есть, это все знают. И всегда гадают: кто?

Петер отвел взгляд от карты, вырвавшись из своих воспоминаний, и поднял голову. С левой стороны перед собой он увидел помпезного вида павильон в неоклассическом советском стиле, чем-то напоминавший одновременно древнеримский пантеон и мавзолей Ленина. Петер вгляделся в золоченую надпись по архитраву: «Площадь Восстания», – гласила она. Если верить карте, путь его лежал именно в этом направлении.

* * *

Майера Рита нашла практически на том же месте, что и оставила – тот отчаянно пытался успокоить недовольных туристов.

– Товарищ Майер, можно вас на минуточку? – сказала она, отводя его чуть в сторону. Группа притихла в ожидании новостей.

– Берите ваш подарок и пойдёмте со мной – тихо шепнула она ему по-немецки.

Майер заметно просиял и тут же рассыпался в любезностях:

– Ах, милая Рита, как я рад, что вы всё-таки решили принять мой скромный знак внимания.

– Нет, товарищ Майер, вы ошибаетесь, подарок я по-прежнему не смогу принять, но работники вокзального ресторана будут ему очень рады.

– Рита, что вы такое говорите?! Это… Это взятка! Как вы можете так поступать? Вы же комсомолка! – В голосе Майера возмущение мешалось с осуждением, но в глазах Рита не видела ничего, кроме досады.

– Поймите, товарищ Майер, иначе нам негде переждать. Автобус самое быстрое через два часа будет, я только что с базой разговаривала. Вы сами видели, что в зале творится. Единственный выход – договориться с рестораном, но просто так сорок мест на два часа нам не освободят, мы же не правительственная делегация. – Увидев недоверие во взгляде руководителя немецкой группы, Рита набрала воздуха и продолжила как можно более спокойным тоном: – Это для вашей же группы. Заодно познакомимся поближе, кофе попьете, я на ваши вопросы отвечу, решим организационные моменты, чтоб потом на это время не тратить.

К недоверию во взгляде Майера примешалась некая благодарность.

– Вы уж простите, но подарок ваш отнюдь не протокольный. Как вы правильно заметили, я комсомолка, и веду себя соответственно, – добавила Рита (досада вновь возобладала во взгляде Майера).

– И да, давайте сразу договоримся: я не докладываю о вас, вы не докладываете обо мне. – Руководитель немецкой группы смотрел на нее уже с откровенной злостью.

– Этого я не могу обещать, – резко ответил он.

– Тогда я тоже не могу обещать, что не доложу своему руководству о том, что вы пытались завязать со мной более близкое знакомство.

– Я согласен, – кивнул в ответ Майер.

Майера Рита не боялась, хотя он был ей глубоко неприятен. Тем более, идея дать взятку буфетчице исходила от ее же собственного начальства. Даже если Майер донесет – а такие доносили, Рита их насквозь видела – дальше Сашиного кабинета и мусорной корзины в нем его пасквиль не уйдет. У себя в Германии пусть будет хоть сколь важным агентом внутренней разведки (про руководителей гдровских групп ходили слухи, что все они стучали «штази»), а здесь он никто, обычный интурист. Но перестраховаться на всякий случай все же стоило.

За разговором они подошли к вокзальному ресторану. К удивлению Майера, тот был не в пример чище зала ожидания, скатерти на столах сияли белизной (возможно оттого, что день только начался и их еще не успели испачкать). Посетителей, вопреки ожиданиям, было немного, возможно, из-за достаточно раннего часа. За одним из столиков выпивала пара мужчин, закусывая неприглядного вида сырой рыбой с порезанными сверху кольцами репчатого лука и серым хлебом. За соседним столом картина повторялась, но мужчин было уже трое, а вместо рыбы, в которой Майер наконец признал селедку, на столе стояла тарелка с нарезанной копчёной колбасой и чуть поменьше – с солёными огурцами. За третьим столиком сидела женщина с двумя детьми дошкольного возраста, что-то допивая из стакана, вставленного в подстаканник, дети ели мороженое. Рита направилась прямиком к витрине с лежавшими на ней свежей выпечкой и бутербродами вполне пристойного вида. Очереди отчего-то не было.

– Доброе утро. Будьте любезны, сорок чашек кофе с пышками, – очаровательно улыбнулась девушка стоявшей у кассы женщине средних лет в белом халате и такой же белой наколке на голове.

– Деточка, где я тебе возьму столько кофе? Чай вот, пожалуйста, только что целый бак навели, – скучающим голосом ответила женщина.

– Нет, простите, нам нужен именно кофе. Желательно черный. И сорок мест за столами, на два часа, – все так же улыбаясь, но твердо ответила гид, незаметно толкая его локтем.

– Дружеская делегация из братской ГДР приветствует вас, – вставил Майер по-русски, вытаскивая из-за пазухи и протягивая буфетчице упаковку с двумя парами нейлоновых чулок. Та торопливо схватила подношение и быстро спрятала под прилавок.

– Хорошо, приходите минут через пять, – кивнула женщина, словно ничего не произошло.

* * *

Петер подошёл к павильону входа в метро и свернул на Невский проспект: если масштабы карты были верны, идти ему предстояло минут двадцать. Он остановился, чтобы надеть пиджак – погода в противовес календарю была отнюдь не летняя: Ленинград встречал его затянутым небом и пронизывающим холодным ветром с Невы. Петер поежился, жалея, что оставил плащ в оставленном в камере хранения чемодане.

Словно вопреки непогоде, а может и благодаря ей, город поражал своим гротескным великолепием, особенно захватывающим в своем ненастье – и Петеру тотчас захотелось достать камеру, чтобы запечатлеть все это: уходящую вдаль широкую Невскую перспективу, тянущиеся вверх – и одновременно давящие, такие одинаковые – и в то же время такие разные – фасады домов тысячи оттенков и переливов серого, холодного розового и зеленого, и нависающие над всем этим грозное, тяжелое свинцовое небо.

Казалось, этот город признавал только два состояния: его можно было или любить, или ненавидеть – и, кажется, Петер выбрал для себя первое. Ленинград стал для него тем самым Петербургом, сошедшим со страниц романов столь любимого им Достоевского, гипнотическим в своей серости и безысходности, отталкивающим – и таким манящим.

Дойдя до Аничкова моста, он, несмотря на нехватку времени, все же не удержался: достал из портфеля камеру и сделал один-единственный снимок – гордо вскинутая вверх голова и вздымающиеся копыта непокоренного ещё коня на фоне свинцово-серого неба.

Здание ленинградского Гастронома N 1, в прошлом Дома торгового товарищества братьев Елисеевых, попросту называемом Елисеевским, было точно таким, каким видел его Петер на репродукции, когда готовился к докладу по иностранной архитектуре эпохи раннего модерна. Та же стеклянная витрина в несколько этажей, те же статуи античных богов по фасаду, символизирующих торговлю, искусство, промышленность и что-то там еще, Петер уже не помнил, что именно, – все было точно как на картинке, но вблизи поражало своей захлестывающей, нарочито бьющей в глаза эклектичной роскошью и богатством. Петер вспомнил: в той книге говорилось, что братья Елисеевы были главными поставщиками русского императорского двора, а потому позволить могли себе многое – и снести здание XVIII в, и магазин построить выше регламента застройки Невского.