– Знакомьтесь, товарищи, это Рита, студентка Ленинградского института иностранных языков. Рита будет нашим гидом-переводчиком в Ленинграде, можете обращаться к ней по всем вопросам, связанным с вашим проживанием на базе, распорядком дня и экскурсиями, она всегда рада помочь друзьям из братской ГДР. – Герр Майер, руководитель группы, воодушевленно размахивал маленькими пухлыми ручками, указывая на стоявшую рядом с ним девушку среднего роста в летнем пальто бутылочного цвета и пёстрой косынке.

Петера раздражала его восторженно-патетическая манера речи. Он напоминал ему Карлсона, персонажа популярных детских книг, которыми зачитывался его младший кузен. Такой же самоуверенный и самодовольный позер, как этот тип с пропеллером. Так и лезет из кожи вон, чтоб показать свою расположенность Советам. Знать бы, кем он был лет двадцать назад… Петер не удивился бы, окажись он каким-нибудь внештатным информатором гестапо – радушен и слащав до приторности. Впрочем, если начать выяснять, кто кем тогда был, полстраны оказалось бы за колючей проволокой. Но Майер необъяснимым образом раздражал больше прочих.

Петер по привычке поискал глазами урну, чтобы выбросить окурок, но не найдя оной, вынужден был смириться с тем, что остатки сигареты придется кинуть прямо под ноги. Кто-то дёрнул его за рукав – Петер обернулся: рядом стоял подросток лет тринадцати-четырнадцати и что-то быстро говорил ему по-русски. Русский Петер учил и в школе, и в университете, как, впрочем, все его сверстники, и мог даже вполне сносно изъясняться на туристско-бытовом уровне, но понимать разговорную беглую речь было трудно.

– Ich verstehe nicht, – ответил Петер и, спохватившись, добавил по-русски: – Я не понимаю. Медленно. Пожалуйста.

– Сигареты, говорю, почем продаешь? – Старательно артикулируя, медленно повторил парень, нервно оглядываясь по сторонам. Из четырех произнесенных слов Петер понял два: «сигареты» и «продавать» – и тут же активно замотал головой.

– Nein, nein, ich verkaufe nicht. Я не продавать. – Ответил он, стараясь побыстрее отделаться от неудачливого предпринимателя и от волнения путая форму глагола.

О скоплении на вокзалах и прочих туристических местах мелких фарцовщиков с совершенно непроизносимым жаргонным названием «tchuingamschik» – мальчишек, менявших у туристов значки, марки и прочую мелкую сувенирную продукцию внутреннего рынка на подобную же мелочь вроде авторучек, сигарет и зажигалок – Петер слышал ещё дома, от приятелей, успевших посетить СССР прошлым летом. В Москве он их видал издалека, вблизи других групп, но лично пока не сталкивался.

Подросток тем временем протянул на ладони пару значков с символикой Московского международного кинофестиваля и Ленинградского завода «Электросила», явно предлагая обмен. Петера советские значки и прочая дребедень не интересовали, хоть его и нельзя было назвать абсолютно чистым в вопросах теневой торговли. Мальчишка, видимо заметив отсутствие заинтересованности на его лице, выглядел заметно разочарованным. Петеру отчего-то стало его жалко – он порылся в кармане и, вытащив авторучку, протянул парню – в конце концов, у него была в запасе ещё одна. Сигареты тоже были, но таяли на глазах, а курить местную отраву с символичным названием «Беломорканал» было выше его сил.

Парень просиял от радости, чуть не силой впихнул ему в руки оба значка, и присыпав их сверху горстью странного вида плоских квадратных конфет в красно-черных невзрачных бумажках, вытащенных из кармана, кивнул в знак благодарности и незамедлительно ретировался, затерявшись на перроне в толпе прибывших и встречавших. Петер на пару мгновений замер в растерянности, глядя на нечаянное приобретение, затем поднял голову – и увидел причину столь стремительного бегства чуингамщика: по направлению к ним, не доходя пары вагонов, шел дежурный милиционер – скорее всего, просто совершал обход, но страх сбежавшего подростка был вполне понятен. Петер по инерции убрал в брючный карман содержимое своих рук, всё ещё недоумевая, что ему с этим делать, попутно разворачивая и кладя в рот странную конфету.

Обёртка снималась плохо, местами так до конца и не отдираясь. На пробу конфета оказалась чем-то средним между жевательной резинкой и сливочной тянучкой, но с более насыщенным вкусом – а ещё забивалась в зубы и никак не хотела от них отставать. Петер подумал, что с удовольствием бы подсунул такую в школьные годы учительнице алгебры, которая носила съёмные протезы и которую он терпеть не мог. Он развернул скомканный в ладони фантик и прочитал название этого произведения советских кондитеров, напечатанное черной кириллицей на бледно-красном фоне: "Ирис «Кис—кис»".

Мгновенно представив транслитерацию, Петер с трудом сдержал смешок: что-то менее подходящее поцелуям было трудно представить. В его воображении тут же возникло недовольное выражение лица Уллы, предложи он ей разделить подобный поцелуй – та терпеть не могла оказываться в неловких ситуациях и наверняка бы жутко злилась, пытаясь отцепить от зубов прилипшую конфету. А потом бы обиделась до вечера – и не видать Петеру в тот день ни поцелуев, ни чего-либо ещё.

Подумав, что его случайное приобретение оказалось не таким уж плохим, Петер решил раздобыть ещё чудо-конфет – разыграть семью Йохана и маму. Он подумал, что престарелая тетушка Августа непременно оценила бы шутку, останься она жива. А еще ему до смерти хотелось увидеть, как будет злиться Улла. С достоянием в виде советских значков проблем не возникнет – кузен Томас будет в восторге.

Петер вновь вслушался в речь Майера – тот наконец закончил пространные рассуждения о дружбе братских народов, общем пути и строительстве коммунизма и перешёл к более насущным проблемам: автобус, который должен был встречать их группу на вокзале, чтобы отправиться на обзорную экскурсию по городу, сломался, а потому придется подождать пару часов – что в советских реалиях означало как минимум в два раза дольше.

Петер сам себе удивлялся: за проведенные в Советах десять дней он даже начал привыкать к неорганизованности и вечным задержкам, хотя это его порядком раздражало. К чему он никак не мог привыкнуть, так это к нелюбезному, а порой откровенно хамскому отношению обслуживающего персонала, всем своим видом демонстрирующего недовольство. У них у всех был этот взгляд – у портье на рецепции, официантов в ресторане, продавцов магазинах, проводников в поездах, горничных в гостиницах – взгляд, говоривший: «Что еще вам от меня надо?»

Петеру эта страна казалась серой, холодной и неприветливой, несмотря на старательно демонстрируемое организаторами «Спутника» радушие: хмурые серые люди на улицах, серые здания, серые невзрачные витрины, серое небо над головой (им не повезло с погодой) – только ярко-алые флаги, прорезали эту, казалось, ничем не нарушаемую серость. Насыщенный красный цвет развешанных чуть не на каждом углу флагов и транспарантов поселял в сердце Петера смутную агрессию, тревогу и страх.

Зал ожидания, куда привела их девушка-гид, был полон, сидячих мест для группы из сорока немецких туристов явно не хватало. Впрочем, их не было бы даже в том случае, окажись Петер один – все скамейки были заняты сваленным на них скарбом и спящими прямо на нем людьми. Горы одинаковых фанерных чемоданов, тюков и баулов, туристических рюкзаков цвета хаки возвышались повсеместно. Они были до того однотипны, что Петер задался вопросом, как вообще в этом хаосе можно не потерять свой багаж. Он сам ощутил себя потерянным в свалившейся на него какофонии звуков: откуда-то раздавался раскатистый храп, откуда-то – детский плач, откуда-то – чья-то ругань (Петер не понимал, о чем идет речь, но разговор велся на повышенных тонах).

Расположившаяся неподалеку группа молодых ребят с зелёными туристическими рюкзаками сидела прямо на полу, на своих нехитрых пожитках, и весело распевала какую-то бодрую песенку под аккомпанемент гитары в руках одного из парней. Тут же, рядом с ними, вились дети, по всей видимости, младше- или среднеклассники с повязанным вокруг шеи красными галстуками и пытались что-то подпевать. В детстве Петер носил такой же, только синий – и ненавидел его всей душой уже тогда.