Глубоко опечаленный таким решением, Аркаша только развёл руками. Так с разведёнными руками он и вернулся к покойному гладиатору.

– Что бы ещё с тебя поиметь? – спросил Аркаша, наклоняясь к телу, и тут взор его привлёк вывалившийся изо рта язык. – То, что надо, – произнёс Аркаша, отсекая язык.

Язык он пронёс по рядам с не меньшей торжественностью, чем ухо. Грациозно изогнувшись, Аркаша возложил его к ногам Туснельды, но та не проявила к трофею особого интереса.

– Бери, бери, – подбадривал её Аркаша. – Не бойся. Это – подарок. Я ничего не потребую взамен.

Но Туснельда всё равно не хотела подарка.

– Как хочешь, – пожал плечами Аркаша и метнул язык на арену, где за право обладания им сразу же образовалось минипобоище.

Когда Аркаша без языка, но с Туснельдой, возвращался домой, дорогу им преградили братья Брот, Брют, Брит, Брет и Борт.

Братья присутствовали в цирке и ещё недавно дружно горланили «Атас! Ату его! Ату сенаторов!» Сами братья на сенаторов пока не тянули, но двое старших уже числились кандидатами в таковые.

– Здорово, братки, здорово, красавцы! – приветствовал Аркаша братьев, у которых низкие лбы располагались практически на одной прямой с их же носами. – Зрелище кончилось. Можете расходиться.

– Здорово, братан! – хором отвечали братья.

– Мы видели статую. Мы на неё запали. Мы хотим в натуре, – сказал Брют.

– В натуре, продай нам свою германку, – поддержал брата Брот.

– Сей момент, – пообещал Аркаша. – А сколько вы за неё дадите?

– Сколько захочешь, – сказал Брот. – Пятьсот сестерциев хватит?

– Она столько не стоит, – возразил Аркаша. – Ей красная цена – два, ну три сестерция.

– Держи три сестерция, – сказал Брют, – и давай бабу.

– Деньги вы, конечно, предлагаете хорошие, – признал Аркаша, расплываясь в хорошей, доброй улыбке, – но я не правомочен её продавать.

– А кто же может её продать? – спросил Брют.

– Арминий, – сказал Аркаша и улыбнулся ещё добрее. – Арминий – её хозяин. К нему и обращайтесь. Я уверен, вам он не откажет. Тем более, за три сестерция. Пошли, Туснельда.

– Твой отец в Риме, – объявил Аркаша дома спустя пару месяцев. – Он хотел бы увидеть тебя и внука.

– Хочет видеть – пусть видит, – равнодушно произнесла Туснельда.

Когда отец вошёл, она стояла к двери боком.

– Ты права, – вымолвил Сегест после трёхминутного молчания. – Чего на меня глядеть: старый больной хрыч, у меня только и осталось, что лысина да усы – и те седые, мерзкое зрелище, ничего не скажешь. То ли дело Аркаша – статен, могуч, курчав.

Аркаша сосредоточенно ковырялся в ухе зубочисткой.

– Я рад за тебя, – продолжил Сегест. – Я рад, что ты выбрала Аркашу и забыла своего бывшего мужа. Он окончательно зарвался, но нашлись люди, сумевшие его остановить. Он слишком многого захотел – и ладно бы только твою сестру. Сейчас его судьбу решают наши князья – да, без меня, я отказался от этого удовольствия. Может, его казнили уже, может, казнят на днях, а может, дождутся меня или ещё кого.

Сегест добился своего. Широко прищуренные глаза Туснельды метнулись с Аркаши на отца.

– Ну вот, хоть чем-то я тебя всё же порадовал – маленьким приветиком с Родины, – заметил Сегест, невесело ухмыляясь. – Однако, не буду вам больше досаждать своим стариковским присутствием.

И он ушёл, так и не повидав внука.

– Поеду-ка я, понаблюдаю за казнью, если ещё успею. Лучше пусть его казнят со мной, чем без меня, – не без печали в голосе заявил Аркаша. – Я надеюсь, ты меня дождёшься?

– Только для того, чтобы узнать, чем ты помог Арминию, – отозвалась Туснельда.

– Я помогу ему встретить давно заслуженный конец с достоинством, которому когда-то, смею надеяться, научил, – холодно произнёс Аркаша.

Князья встретили Аркашу настороженно.

– О, Глюков, Глюков, Глюков, ты – не наш, ты – не наш, не с нашего ты, милый, фатерлянда, – пропели ему князья.

– Не всем так повезло в жизни – родиться в фатерлянде, – улыбнулся Аркаша. – Мне вот в жизни определённо не повезло.

– Ах, кто бы это говорил, Аркаша, – возразили князья. – Любого из твоих талантов хватит, чтобы прокормить целое племя.

– Довольно трёпа. Я не куплюсь на ваш дешёвый подхалимаж, – сурово заявил Аркаша. – Если Арминий жив ещё – ведите меня к нему, если отправлен к Вотану – покажите мне его скальп.

– Прав был Арминий, – признали князья, вздохнувши, – варвар – ты и есть варвар. Пошли, однако.

Арминий был помещён в яму глубиной метров шесть. Один из углов ямы служил ему столовой, второй – отхожим местом, третий – молельней. В четвёртом угле, предназначенном для отдыха и приёма гостей, Арминий смиренно сидел и ждал Аркашиного прихода. Князья, сопроводив Аркашу до ямы, тактично удалились.

– Эк, парень, куда тебя занесло, кто бы мог о таком помыслить ещё год или два назад! – присвистнул Аркаша, севши на край ямы и свесив к Арминию стройные ножки.

– Это есть благодарность соплеменников за мои подвиги, – ответил Арминий из своего угла. – Ты знаешь, в чём они меня обвиняют?

– И знать не хочу, – отрезал Аркаша. – Я знаю, в чём обвиняю тебя я.

– Я заявил им, что не признаю решения их суда. Я заявил им, что из всех живущих лишь ты один вправе судить меня. – сказал Арминий, поднявшись и потянувшись.

– Вот здесь ты прав, хоть я, как ты знаешь, не являюсь судебным органом и могу судить тебя лишь в исторической перспективе, – согласился Аркаша, постукивая ножкой об ножку.

– Я вверяю себя твоему решению, – сообщил Арминий, перейдя в молельный угол.

– Я могу отбить тебя у германцев, – вслух размышлял Аркаша, дрыгая одной из ножек, – но после этого передать в руки римского правосудия – ты нарушил присягу, и пепел Квинктилия ещё стучит в моём сердце. Другого выхода я не вижу. Может быть, ты таковой видишь – тогда назови его.

– Спасибо, Аркаша, я не стою таких усилий с твоей стороны, – отвечал Арминий, переходя к отхожему месту.

– Ты знаешь же, я служу как всему человеческому народу, – горделиво заявил Аркаша, – так и отдельным его составляющим, пусть даже и не очень достойным и не заслуживающим особого снисхождения. Не будем показывать на них пальцами.

– Будем считать, что ты меня осудил. Я хочу, чтоб ты присутствовал на нашей казни, – отозвался Арминий из отхожего места. – Князья обещали, что это будет не просто казнь, но принесение жертв Вотану. На жертвоприношение во славу Родины я не могу, как ты понимаешь, не согласиться.

– В таком случае подкрепись. Не бойся – они не отравлены, – усмехнулся Аркаша и швырнул Арминию холщовый мешочек с желудями, перевязанный розовым бантиком. – А кого это удостоят чести быть казнённым вместе с тобой?

– Гризельду, ты должен её помнить, – отвечал Арминий, переходя с Аркашиным мешочком в угол приёма пищи. – Как я доверил себя твоему решению, так и она доверилась мне: я должен был решить, умереть ли нам вместе здесь или – с твоего согласия и с твоей помощью – прорываться в более благосклонные к нам земли.

– Забавно, – проговорил Аркаша, дрыгая второй ножкой, – ты мог бы сообщить об этом и пораньше.

– Это был мой сюрприз тебе, домашняя заготовка, – усмехнулся Арминий.

– Я рискую сильно огорчить её сестру. Ты ведь знаешь, что жена твоя и сын живут в моём доме: я приютил их, а мог бы и в рабство продать! – в свою очередь, усмехнулся Аркаша.

Арминий замолк. Гордость долго не позволяла ему задать главный вопрос.

– Я помню твой дом, – вымолвил он наконец. – Скажи, Туснельда живёт в той же комнате, где жил я?

– Увы, – снова усмехнулся Аркаша, – она живёт в той же комнате, где живу я. Это – моя комнатно-домашняя заготовка. Бывает, когда я сплю с ней, я вспоминаю Гризельду: они очень похожи, да ты и сам это понял, наверное. Вспоминает ли она тебя в такие моменты – вот этого, извини, я не знаю.