– Только на закате есть возможность увидеть древнюю печаль волшебной страны. Поэтому я так сказала: «Под сенью закатных лесов». Так говорят поэты. Они любят

эту страну, они собираются на опушке леса, кутаются в оранжево-золотые плащи из опавших листьев, вплетают лучи

солнца и струи горных ручьев в свои длинные волосы

и читают стихи, слагают гимны, танцуют.

– Кажется, я понял. Но я не люблю стихи, они скучные.

– Тебе это только кажется, ты ведь еще совсем маленький. Попробуй почитать стихи, когда подрастешь – быть может, ты изменишь свое мнение. Да и как ты, дурачок, собрался понять кошачий мед? Без поэзии нет никакого кошачьего меда, точнее – без кошачьего меда нет никакой поэзии.

– Как это?

– Нет ничего проще. Кошачий мед – самое ценное,

что только есть в волшебной стране. Все стремятся добыть хотя бы капельку, хотя бы крупицу этого меда.

– Как пчелки? Коты с крылышками летают над полем роз. Выглядит, наверное, забавно.

– Не совсем верно, Кай, – Герда рассмеялась. – В волшебной стране есть мирные замки с высокими башнями, есть поля, полные красивейших цветов. Мыши и грызуны там никогда не переводятся, а по сырным холмам текут

молочные реки. Если захочешь, в волшебной стране можно вообще ничего не есть и всегда будешь сыт.

– Хорошо там, ну и что мне с того?

– Ты подумай, Кай, зачем тогда коты живут в обычном мире? Грязные, голодные, зачем они мерзнут в подвалах? Зачем терпят людскую жестокость? Я не хочу сказать,

что все люди жестоки, но некоторые бывают такими.

Зачем коту жизнь в том мире, если он в любой момент может

отыскать дорогу в волшебную страну, в которой он будет силен, умен и благороден, в которой он не будет ни в чем нуждаться?

– Они все глупые! Я бы ушел туда сразу и больше никогда оттуда не вернулся!

– Мы все уходим и не возвращаемся. Каждую секунду ты уходишь, и уже нет возврата к предыдущему мгновению, так как нет уже и самого предыдущего мгновения.

– Это обычная философия, Герда. Ты что-то от меня скрываешь.

– Тихо, мой любимый брат, тихо, не торопись. Без философии тоже нет кошачьего меда, точнее – без кошачьего меда нет философии. Я просто хочу, чтобы ты подумал сам.

– Да почем же мне знать, зачем коты живут в двух

мирах?!

– Слишком быстро сдаешься, братик. Но я отвечу: конечно же, они живут в поисках меда. Ведь для кота нет ничего слаще кошачьего меда! Только представь: поэты волшебного мира заняты лишь перечислением его благородных свойств, хотя, по правде сказать, я не уверена, что кошачий мед может обладать хоть какими-то свойствами. В лучшем случае, это всего лишь метафоры. Ради самой малой капельки меда коты готовы рождаться, любить, страдать, радоваться, играть, бороться за жизнь и умирать холодной зимою.

– Но ты так и не сказала мне, что это за мед такой?! Вместо того чтобы съесть пойманную мышь, перечисляешь ее благородные свойства. Что такое кошачий мед?

– Если бы я прямо сказала тебе, что такое кошачий мед, если бы я даже указала в самое сердце кошачьего меда, а я, кстати, уже не раз сделала это, ты бы все равно ничего не понял.

– Ну и дался мне твой кошачий мед! Пойду лучше заберусь на облака и поиграю с луной.

– Тихо, мой буйный братец, не сердись. Давай я предложу тебя игру?

– Игру?

– Да, игру. Во время нее, быть может, ты поймешь, что такое кошачий мед, а может быть, и не поймешь. Это

всего лишь игра, и продлится она недолго, не дольше обычной кошачьей жизни. Возможно, ты слишком увлечешься и начнешь воспринимать происходящее всерьез, но, так или

иначе, вне зависимости от исхода, это будет всего лишь игрой.

– Звучит страшновато…

– Не бойся, милый брат, я буду рядом с тобой.

– И ради чего ты все это затеяла? – вздохнул Кай. – Ведь меня уже ждут луна, звезды и кометы, им будет скучно без меня. Про кошачий мед ты говорила хорошо, но разве оно того стоит? Ведь повсюду есть столько других прекрасных вещей!

– Это не вещь, Кай, и оно того, конечно, стоит. Ты, между прочим, первым начал этот разговор. Ты захотел попробовать кошачий мед.

– Да, это правда, и я все еще хочу узнать его вкус.

– Тогда поиграем?

Оранжевая осень – круговорот листьев, ярко-голубое небо. Кай жмурится. Каю хорошо и тепло – теплая шерстка, теплая земля. Прохладный ветер. Он позволяет полнее ощутить тепло. Тепло снаружи и внутри тепло. Рядом дом, неизвестно где, и Кай о нем даже не думает,

но дом рядом, вот он – пыльный чердак, где можно лежать,

вот он – золотистое сено, вот он – прохладное место под столом у пахучих ног, вот он – в этих листьях.

***

И рядом, всегда рядом Мама, нет, он о ней тоже не думает, но она рядом, всегда рядом, она уже отстранилась, и он уже не сосет молоко и порой все-таки мерзнет под холодным ветром, но она здесь, ходит, большая, не такая большая, как те, у кого большие ноги и теплые руки, но сильная, понятная. Кай смотрит на нее с восхищением и завистью.

***

Как и на ту, с которой он теперь делит иногда кровать, если его не прогоняют. Она тоже большая, больше мамы, теплая, и часто гладит за ушком, и прижимает к себе, и трогает так хорошо, она листает страницы

с картинками, пахнущие пылью страницы с картинками,

с картинками-птичками, а Кай смотрит в окно и смотрит

на птичек и вспоминает Маму и вспоминает момент и вспоминает, как они бродили вместе по пожухлым листьям,

и как все затихло, и он сам замер в напряжении, и птичка, чуть меньше его самого, беззаботно скакала, а в лучах солнца кружились пылинки и журчал ручей, и солнечный блик тогда ударил пронзительным воплем ему в глаз,

отразившись от воды, и в тот же миг что-то изменилось, изменился свет, и случился прыжок и сила и слава и мгновение высшей чистоты, и вот птичка уже в зубах Матери, трепыхнулась и угасла. В последний миг он глядел своими любопытными глазами хищника в ее маленькие черные глазки и видел нечто необыкновенное и жуткое.

***

А теперь холодный снег. А теперь нега и покой в животике, покой за стеклом, примороженным, замороженным, мерзлыми ледяными узорами исходящим, и куски сырого мяса попадаются вперемешку с нелюбимой картошкой

и сухими пахучими подушечками, чтобы их грызть, и усы уже топорщатся во все стороны, и бегаешь-бегаешь, набегаться не можешь. Было очень больно, несправедливо-больно, когда Кай шел к Маме поиграть и погреться,

а она ударила его лапой, несильно ударила, слегка ударила, совсем не больно ударила, но с тех пор он к ней больше не ходит, и они видятся только издалека и не перемигиваются больше желтизной немигающих глаз.

***

Зато он играет с сестрой, которую раньше не любил, только дрался и только царапал, которую он не замечал, только отпихивал прочь. Они катаются целыми днями

по ворсистому ковру и царапаются друг с дружкой и кусаются и визжат, и порой до крови, но потом лижут раны и улыбаются. Что же это за блаженство – ночь заходит

в пустой холодный дом, и остывающая печь, и вой ветра.

***

Вот он играет с ней, а она смотрит-смотрит на него синими-синими глазками. И вот она становится грустной-грустной и в середине зимы забивается в темноту в темноту под диван под диван. Люди ходят-смеются и кутаются-прячутся в пледы. Большой, с волосатыми ногами, и его женщина, Кай уже понял это, что он – Большой, а она – его женщина, а та, что прижимала его в тепло, была их котенком, он знал это, да, он знал это. Неужели мать тоже ударила ее лапой? Они смеялись и кушали, пока сестра была под диваном.

Кай шел к ней играть, трогал ее лапой по сухому