Однажды после занятия нас повели в совершенно другую сторону, не туда, где находился наш барак. Вопросы задавать было запрещено. Все удивились. Мы встретились глазами с этим парнем, он хмыкнул, сделал неопределенный жест рукой. Я понял его без слов. Он хотел сказать, что от наших офицеров можно ждать всего, что угодно. И, скорей всего, нам уже запланировали очередную гадость. Он не ошибся.

Нас подвели к совершенно другому бараку. На вид он был как прежний, на этом сходство заканчивалось: этот барак был разделен на множество отдельных клетушек, полностью изолированных одна от другой. Там находилась только кровати и один стул. Нас стали заводить в эти клетушки по одному, и мы поняли, что отныне мы будем жить отдельно. Наше обучение подходит к концу.

Около недели мы жили в этих норах. Поначалу я обрадовался – все-таки иллюзия отдельной комнаты, почти комфорт. Но потом стал приходить страх. Особенно он ощущался по ночам.

Главное – не чувствовалось человеческого присутствия. Стены словно изолировали тебя от всего мира. Страх становился сильным, отчаянным, просто хватал за горло. Хотелось кричать, биться головой о стены… И вот так, в муках, доживать приходилось до каждого утра. Вполне возможно, что этот психологический эффект тоже был частью нашей общей тренировки. И справляться с этим почему-то приходилось тяжелее всего.

Но я знал, чувствовал, думал, понимал, видел, что очень скоро во всем этом будет поставлена последняя точка. А еще мне очень хотелось бежать…

Да, именно эта мысль – бежать – постоянно крутилась в моей голове. Бежать хотелось страшно, разом покончить со всем этим. Беда была в том, что как это сделать, я не видел. Сбежать из этого укрепленного бастиона, где на каждом углу щурились подземные огневые бункеры, оснащенные пулеметами, не представлялось возможным. Наше начальство продумало все очень хорошо, в том числе и попытки сбежать. Странным было бы, если бы они оставили хотя бы одну лазейку.

Лазеек не было. Сбежать было невозможно. Но я думал об этом все чаще и чаще, буквально каждый день.

Так прошла неделя, целая неделя этих психологических мук. И тут меня разбудили посреди ночи. В моей норе появился наш офицер, он грубо ткнул кулаком в бедро:

– Одеться, встать, выйти в коридор.

Все это на одном дыхании. Через две минуты я уже стоял в коридоре, прямо под лампой в проволочном чехле, лицом к стене. Из другой норы вывели еще одного человека. Это был один из курсантов моей группы, но не тот парень, с которым я разговаривал жестами. Того парня я больше не видел.

После того, как офицеры заперли наши норы, нас вывели из барака. Во дворе уже стоял крытый брезентом грузовик. Нас усадили внутрь и куда-то повезли.

В грузовике находилось еще пятеро курсантов. И мы двое. Всего – семь. К нам присоединились еще три офицера.

Ехали долго. Очень скоро в воздухе стала отчетливо ощущаться сырость. Я понял, что нас опять везут к морю. Что приготовили нам на этот раз?

Наконец грузовик остановился, и нам велели выходить. Была глубокая ночь, когда мы вышли на песчаный пляж и увидели холодное, скрытое в ночном мраке море, которое глухо ворчало, приближаясь к нам, как суровый зверь.

От моря волнами шел холод. Это было жутко. Оно завораживало, и в первые минуты я не видел ничего, кроме холодного темного моря. Потом глаза привыкли к темноте.

И я различил, что еще было на берегу. Возле самой кромки берега колыхались два широких деревянных плота. На них чернело что-то непонятное – по виду какие-то приборы.

Нас разделили на две группы – четыре человека и три – и подвели к плотам. Я оказался в той группе, где было трое. Нас заставили подняться на плот.

И только тогда я разглядел то, что там находилось. Это были небольшие аппараты, похожие на миниатюрные подводные лодки, рассчитанные на одного человека. Конструкция была достаточно грубой. На корпусе были отчетливо видны небрежно спаянные швы. Это было нечто среднее между торпедой и подводной лодкой, но примитивное, грубое. Казалось, стоит спустить этот аппарат на воду – и он моментально пойдет ко дну.

Вперед выступил офицер. Он нес гидрокостюмы. Дал каждому и приказал одеваться. Затем велел занять свое место в аппарате.

Внутри можно было только лежать. Пока мы укладывались, офицер объяснил цели и задачи предстоящей операции.

Нас собирались спустить в открытое море. Мы должны были как можно скорей достичь цели – затонувшего буксира в определенном квадрате – и торпедировать его учебными, холостыми торпедами. Руководить своими действиями внутри аппарата мы должны были самостоятельно. И так же, по четко заданному курсу, вернуться назад.

От одной только мысли о том, что мне придется находиться на глубине открытого моря в этом плавающем гробу, у меня начался шок. Я задрожал. Зубы все время стучали, и я никак не мог с этим справиться.

Когда же я оказался внутри аппарата и услышал, как крышка автоматически захлопнулась надо мной, я почувствовал жуткую панику. Это было намного хуже, чем оказаться заживо закопанным в гробу!

Аппарат стал двигаться. Толчок – и он ушел под воду. Надо мной загорелось табло с рычагами и эхолокатор, по которому я должен был ориентироваться. Как пользоваться всем этим, я знал, потому что мы учились этому на занятиях.

Почти сразу же я почувствовал жуткую сырость. От воды шел холод. А затем пришли муки удушья. По моему лицу рекой тек ледяной пот. Воздуха не хватало, кислород стремительно заканчивался. У меня стало темнеть в глазах. Я не различал показаний приборов. Ситуация становилась критической. Сознание ускользало, муки невыносимой боли разрывали горло и грудь.

Последнее, что я запомнил, была мысль о том, что необходимо открыть крышку этого гроба и выбраться наружу, плюнув на аппарат, попытаться выплыть.

И я нажал рычаг. Рывок – и прямо мне на лицо хлынула ледяная вода, затапливая глаза, ноздри. Барахтаясь, я кое-как отстегнул ремни. Аппарат стремительно погружался в водную бездну. Я просунул пальцы в щель крышки, чтобы она не захлопнулась, и из последних сил подтянулся наверх, выдавливая ногами электронное табло, тут же осыпавшее меня осколками стекла. Я стремительно рванул ру…»

Ручка, резко дернувшись, вывела на бумаге замысловатый виток, каракулю, так и не дописав слово, расплывшееся бессвязными линиями. Сергей вскипел, отшвырнул ручку.

– Какого черта ты трогаешь меня во время работы?!

– Старый козел сказал, что уволит тебя, если ты не придешь в течение 10 минут. – Над ним возвышался Артур. – Бегом беги, дурак! Вылетишь нахрен из общежития! Он тебя уже второй день подряд зовет.

Аджанов мгновенно стал серьезным. Этот внеочередной вызов к редактору означал неприятности. Нельзя было не идти. Он не пошел вчера, когда несколько человек передали ему требование редактора зайти к нему, просто не пошел. Вместо этого он писал сценарий до трех часов ночи. И от этого мысли о редакторе просто вылетели из его головы как нечто неважное и несущественное.

Надо было идти. Сергей с сожалением закрыл ручку, захлопнул тетрадь. Хмуро посмотрел на Артура:

– Я пойду. Ты последи, чтобы сценарий никто не лапал. А то Алька тут шастает. Совсем конченая.

– Хорошо, послежу, – кивнул Артур.

Он пытался идти быстро, но почему-то не смог. Ноги повиновались слабо, устраивали какой-то бунт. Сергей начал бежать, но тут же почувствовал удушье, охватившее его горло железными тисками. Задыхаясь, он остановился и медленно пошел вдоль трамвайных путей, абсолютно не понимая, что с ним происходит.

Киностудия всегда вырастала перед его глазами как корабль, но теперь он увидел серый бастион, верхушка которого была скрыта почти черным туманом. Аджанов вдруг вздрогнул от этой страшной ассоциации – туман действительно показался ему черным. И он категорически отказывался понимать, что с ним не так.