На улице – благодать. От вчерашней жары не осталось и следа. Вдыхая свежий, упоительный воздух, иду по одной из дорожек в сторону цветоводов.

Среди панамок издалека замечаю высокую широкоплечую фигуру в белой рубашке с закатанными рукавами.

Не очень-то практично работать с землёй в белом, – скептически мысленно подмечаю я.

Мужчина раздаёт указания молодым помощникам, что-то разъясняет постояльцам, протягивая им в руки тяпки и небольшие лопатки.

Может быть, это главный цветовод? Или ландшафтный дизайнер? Судя по тому, как тут всё обустроено, он своё дело знает хорошо.

Рядом со мной копошится в земле старичок в шляпе, свернутой из газеты. Он приветливо улыбается, и я выпаливаю первое, что приходит в голову:

– Не знала, что постояльцы сами занимаются посадкой клумб!

– Да, а как же? Это тут называется – трудотерапия, – кряхтит старичок. – Все желающие и, главное, "могущие" могут поучаствовать. Сами, так сказать, красоту наводим. У моей бабки сад был в деревне. Я привык там возиться. В городе, в квартире, в этой каменной коробке, разве что на подоконнике хилых доходяг выращивать. А руки по земле скучают, – он с удовольствием втыкает керамическую лопатку в рыхлую землю и разухабисто поёт:

– В огороде лебеда,

А в саду цветочки,

Нет бумажки – не беда,

Обойдусь листочком! Ух!

Я не могу сдержать смеха, и мы весело хохочем. Присаживаюсь на корточки, чтобы поближе рассмотреть желтые и оранжевые цветы. Касаясь пальцем их упругих кучерявых головок, глажу нежную, слегка шершавую поверхность лепестков. Вдруг надо мной появляется тень. И, силясь понять, откуда на ясном небе внезапно взялась огромная туча, закрывшая от меня солнечный свет, оборачиваюсь и гляжу наверх. Передо мной возвышается исполин в белой рубашке. Вблизи он кажется ещё выше и мускулистее. Его загорелое лицо обрамляет многодневная щетина, уже превратившаяся в тёмную бороду. Строгие синие глаза смотрят на меня в упор, не моргая.

– Нравятся цветы? – спрашивает он серьёзным, командным тоном. Я даже сначала не поняла: вопрос это или утверждение. Щурясь от слепящего глаза солнца, робко отвечаю:

– Да, симпатичные.

– Мне тоже нравятся.

– А что это за цветы? Как называются?

– Это бархатцы, – отвечает он сухо. – Очень неприхотливые, цветут долго, вплоть до самых заморозков.

Точно! Бархатцы! "Что за цветы? Что за цветы?" Ну, Эвита, могла бы и догадаться по названию пансионата! Они же тут, куда не плюнь, везде посажены.

– Этот сорт называется «мандарин», – уточняет незнакомец.

– Ага, цвет прямо как у мандаринок, – игриво добавляю я и улыбаюсь, но не вызываю у него ответной улыбки. – А это что за красивые цветочки? – указываю на бледно-желтые бутончики с острыми лепестками.

Резким движением руки "хмурая туча" выдёргивает бедное растение с корнем и бросает на землю. От неожиданности я теряю дар речи.

– Это чистотел. Сорняк. Растёт, где хочет, портит всю картину, – равнодушно отвечает жестокий истребитель несчастных сорняков.

– А мне кажется, они тоже красивые, – шепчу я.

– Может быть. Но они не на своём месте, поэтому их нужно удалить, – его красиво очерченные губы, будто вырезанные из мрамора, чётко произносят слова.

– А вообще-то это очень полезная трава, – вмешивается в наш разговор старичок в панаме из газеты, который к этому времени успел выкопать несколько ямок. – Моя бабка из чистотела мази делала да примочки. У кого грибок, раздражения, прыщи подростковые – всем помогало. Я соберу немного – сделаю по её рецепту мазь.

– Чтобы лечить подростковые прыщи? Не поздновато ли, Семён Антонович? – по лицу гренадера пробегает тень улыбки.

–Чай, пригодится, – наклоняется старичок и укладывает сорванные растения в полиэтиленовый пакет.

– Эвита! – меня зовёт Света, бодро шагающая в мою сторону. Я быстро поднимаюсь и иду к ней навстречу, бросив на ходу:

– До свидания. Меня зовут.

– Приходите в следующий раз с нами сажать, – кричит мне в след бородач. – Хоть научитесь сорняки от цветов отличать.

Волна возмущения подкатывает к горлу. Да я вообще-то не ботаник, чтобы в цветах разбираться! Эколого-биологический не заканчивала! У меня тут другие обязанности! Угрюмо оборачиваюсь, ожидая увидеть прежнее непроницаемо холодное выражение небритого лица. К моему удивлению на чёрном от загара лице смеется белозубый рот, и я, растаяв, как снегурочка над костром, неловко киваю головой и почти бегу навстречу Свете.

– Ну что, понравился этот высокий красавец? – спрашивает она с хитрым прищуром, глядя на мой предательски появившийся румянец.

– Э-э… Почему? Мы просто говорили о цветах. Тем более этот… как бы помягче его назвать… бирюк, по-моему, упрекнул меня в незнании цветов.

– Да? – она удивлённо поднимает тонкие выщипанные брови.

– Он, конечно, видный мужчина…

Ещё какой видный! Настоящий былинный герой! С таких фактур Роден творил свои шедевральные статуи. Он действительно красавец, надо признать. Но, чтоб он мне очень понравился… Нет, пожалуй, нет…

Я стараюсь не смотреть в пытливые глаза Светы, чтобы не выдать свои мысли.

–Интересно. А я думала, что Лев Александрович на всех производит одинаковое впечатление и вызывает, как минимум, легкую влюбленность и, как максимум, стойкое помешательство и непреодолимое желание родить ему троих детей.

– Лев Александрович? Это…

– Да. Это Лев Александрович Гурин собственной персоной, наш глубокоуважаемый управляющий и директор. И ты только что назвала его букой. Но не бойся, я никому не скажу, – Света хохочет.

Мне не смешно. Я в шоке. Вот я – дура! Даже не поздоровалась с ним нормально! Надо было хоть в интернете заранее посмотреть, как он выглядит. Почему-то я представляла директора немолодым полным дядечкой с добрыми глазами. А этот атлет с серьезным лицом никак не вяжется с образом щедрого мецената.

– А что он делает с тяпкой на клумбе?

– Это его хобби. Так он общается со стариками, узнает об их радостях и заботах. Заодно любимым делом занимается – сажает цветы.

– А не боится, что от его трудотерапии кому-то плохо станет, у стариков ведь здоровье не для пахоты, – бухчу я.

– Ну, во-первых, им там перетрудиться никто не даст, во-вторых, в садоводы- любители попадают только с разрешения врача. И, как любит повторять Лев Александрович, нет для старости ничего хуже, чем праздность и лень. Это какой-то умный римлянин сказал.

Не скрывая расстройства, я плетусь за Светой обратно в больницу, опустив голову.

– Да не расстраивайся ты. Будет еще шанс показать себя перед начальством с хорошей стороны.

Действительно, чего я расстраиваюсь? Мне с этим мужчиной детей не крестить. Может, я вообще больше никогда его не увижу. Хотя, если признаться честно, есть у меня смутное ощущение, что встречи с ним я буду ждать.

Оставив в кабинете массажиста напряженное выражение лица, Лидия Михайловна выглядит расслабленной и отдохнувшей. Мы втроём медленно прогуливаемся вдоль зелёных лужаек, наша подопечная вспоминает свои учительские будни.

– А вот и подруги ваши, – Света издалека замечает идущих нам навстречу Петровн.

Агния чинно вышагивает, гордо подняв голову. Она похожа на какую-то птицу, записанную в красную книгу, которая знает о своей редкости, и поэтому каждое её движение преисполнено чувством собственного достоинства. Рядом, ковыляя, семенит Наталья Петровна, еле поспевая за своей величественной приятельницей.

Я вчера не заметила, что она хромает.

Они обе в спортивных костюмах: Наталья Петровна – в небесно-голубом, Агния, конечно, – в красном. За ними молчаливой тенью идёт сиделка и несёт скрученные в рулоны гимнастические коврики. Поздоровавшись, Агния Петровна торопится поделиться впечатлениями:

– Йога – это что-то! Я после неё как будто на двадцать лет помолодела!

– Куда тебе молодеть? Ты и так тут моложе всех, – со смешком кряхтит маленькая Петровна.